Вот так этот «стационар» случился в моей жизни! В нем лежала грозная записка с адресом киностудии «Мосфильм» и другими непонятными указаниями. Я не собиралась связывать свою карьеру с экраном. Ну, так... интересно! Да и денежку надо было зарабатывать. Но постепенно магия кино затягивала меня в свой омут. Во-первых, это был фильм дебютов, где моими партнерами стали талантливые и веселые ребята Толечка Кузнецов, известный потом как товарищ Сухов из «Белого солнца пустыни», и Олег Анофриев, гениальный музыкант, певец, пародист, исполнитель всех вокальных партий в «Бременских музыкантах». Моего отца играл знаменитый Борис Тенин, которого я знала как бравого солдата Швейка. А еще мне нравилось, что в кино есть все, что так прочно вошло в мою жизнь: и музыка, и танцы, и вокал, и драматическое ремесло, которому нас незатейливо обучали в балете. Правда, раздражали пошитые не по мне костюмы. Но переделывать их было нельзя, так как на общих планах среди массовки в кадре оставалась Елена Добронравова.
Режиссер Самсон Самсонов, друживший с деканом ВГИКа, предложил попробовать поступить на актерский факультет, где был то ли недобор, то ли перебор. Я подумала: а почему нет? Попробую, посмотрю, в училище занятия начинались первого октября, а во ВГИКе — первого сентября. Целый месяц все равно делать нечего, а работать я привыкла каждодневно. Ребята заставили меня выучить очень красивое, сильное, эмоциональное и короткое, что было важно, стихотворение Лермонтова «Благодарность». На экзамен подбросили на съемочном автобусе.
Среди многочисленной приемной комиссии я увидела Тамару Макарову! Ту самую прекрасную Хозяйку Медной горы! Остальными, как потом выяснилось, были и мой будущий профессор Борис Бибиков, и Сергей Герасимов, и кто-то еще очень крутой. Но на меня глядела моя любимая артистка, чью фотографию я купила еще на Минаевском рынке и которая почти истерлась в моем рабочем чемоданчике. Она смотрела на меня так ласково и по-матерински, что я ей выложила все и про войну, и про цирк, и про балет. Свой рассказ сопровождала показами из цирковых и балетных репертуаров, напевая арии из опер и темы балетных партий. А когда дошла до травмы и концерта в Зале имени Чайковского, я так эмоционально изобразила свой испанский номер «Панадерос», что неожиданно залилась горючими слезами. Тамара Федоровна бросилась ко мне со стаканом воды, вытерла слезы душистым платком, вывела в коридор и велела приходить в деканат в понедельник.
Так началась моя осознанная жизнь в кино. На курсе со мной учились и Софья Чиаурели, и Татьяна Бестаева, и Леонид Куравлев. Он поступал второй раз, его приняли с испытательным сроком. Над отрывками из пьес мы всегда работали вместе. Его все очень любили — большого, неловкого и застенчивого. Он обожал распевать поставленным голосом оперные партии и слыл на курсе большим интеллектуалом. Но после первого семестра его решили отчислить. Мы с Соней Чиаурели и еще с кем-то, уже не помню, бросились в ноги Борису Владимировичу Бибикову:
— Оставьте на курсе Ленечку! Мы без него умрем...
— Не портите жизнь Куравлеву, он не артист! Сырой, большой, нелепый, лысеющий.
— Ой, что вы! Он танцует, прекрасно поет арии из всех опер, у него идеальный слух, так смешно рассказывает анекдоты, что мы все помираем со смеху! Он просто вас боится!
