— Не все учителя могут позволить себе такое поведение.
— Скажу крамольное. Мама всегда хотела, чтобы у меня была золотая медаль в школе, красный диплом в институте. А я по физике мог иметь тройку. Если бы учительница не пожалела меня. То же самое было с химией. Ну не понимаю я ничего в этих предметах. Гуманитарий!
И вдруг, поступив в Гнесинку, я обнаружил, что там не любят золотых медалистов. Во всяком случае, так было в мое время. И на моей памяти никто из круглых отличников выдающимся музыкантом действительно не стал. Видимо, невозможно одинаково знать физику, математику, историю, литературу, марксизм, сопромат, при этом хорошо играть, заниматься сольфеджио, гармонией, анализом музыкальной формы и быть хорошим теоретиком. Когда золотой медалист выходит на сцену, обычно все и обнаруживается. Возможно, и есть где-то абсолютный гений, у которого по всем предметам были пятерки и он к тому же потрясающий музыкант. Но мне такие случаи неизвестны.
Любовь — это понимание. Мой педагог Евгений Яковлевич Либерман свой последний урок дал за две недели до кончины. Он знал, что умирает, что ему осталось несколько дней. И на последнем уроке своему последнему ученику расписал программу действий на два года вперед, чтобы тот хорошо окончил институт. Главное — он написал ему все достоинства и недостатки, над чем работать, что исправлять и развивать. Вот таким должен быть учитель. И никаким другим. Были бы у нас все такими — у нашего народа не превалировал бы менталитет профессионального потребителя, которому продают педагогические услуги.
На мой взгляд, любовь вообще играет решающую роль в жизни страны. Не дай бог, если человек не любит свою работу. Хирург он или слесарь, которому наплевать, как он выточит болт для самолета...
— Как далеко вы увели меня от самой красивой девушки Гнесинки!..
— Не помню, как мы сошлись тогда, на первом курсе. Это было как вспышка. Помнят ли женщины своего первого мужчину, не знаю, но я первую женщину не забуду никогда, хотя она давно живет в Канаде. Тем более что она сделала из меня мужчину. А это тоже важно для жизни. Она научила меня, как обращаться с женщиной, как ее уважать, как с ней жить. И уже на втором курсе харьковский пентюх превратился в наполовину полноценного мужчину. Убежден: женщину делает мужчина. И наоборот. Но, чтобы быть мужчиной, у тебя должна быть настоящая женщина.
Благодаря Юле я ведь еще и джаз полюбил. На всю жизнь.
— Как это случилось?
— Она привела меня на выступление Леонида Чижика. И я вышел с концерта ошарашенный. Я понял, что джаз, который я слышал в Харькове, был... вовсе не джаз. Да и откуда ему было там взяться? Однажды друзья затащили меня в какой-то подвальчик, где играли доморощенные музыканты. Было громко, фальшиво. Мне очень не понравилось. Я был уже лауреатом, оценивал все с задранным носом. А ребята слушали «Голос Америки» и «Дойче Велле», пытаясь по одной нотке разобрать, что играли Питерсон, Хэнкок.
Те люди в Харькове до фанатизма болели джазом и пытались привнести в нашу жизнь хоть часть той культуры. Не потому, что американская, а потому, что была малоизвестна у нас. Тогда советский джаз ориентировался частично на эстетику американского джаза, но в большей степени на эстетику советского восприятия этого джаза — такого, как у Дунаевского, Утесова. Чижик как-то сказал, что «Утесов — это не джаз». Его шпыняли: неблагодарный, он для тебя столько сделал. Но и я уже понимал, что Чижик прав. Утесов — это эстрада, совершенно другая эстетика. И борщ, и компот — обед. Но перепутать их нельзя. Так же с джазом и эстрадой.
