«Как-то в Париже менеджер подвел ко мне улыбчивого пожилого человека: «Он не профессиональный ударник, но очень хочет с тобой сыграть». Пожав мне руку, мужчина сказал по-русски: «Здравствуйте, я Александр Колчак». А увидев изумление на моем лице, продолжил: «Да-да, я внук». В тот вечер он выступил со мной. После чего мы с менеджером решили устроить ему концерт в Иркутске, где провел последние дни его дед. Но не успели. Александр был уже болен и пять лет назад ушел из жизни».
— Вы много гастролировали по миру, Даниил Борисович, и интересных встреч, наверное, было немало?
— Там же, в Париже, я познакомился с ректором Русской консерватории имени Рахманинова, которая находится на берегу Сены, Пьером Шереметевым. Минувшей осенью ему исполнилось 92 года. Я многих там знал из русской диаспоры. А на гастролях в австралийском Перте ко мне подошел высоченный мужчина с потрясающей офицерской выправкой. Оказалось, внук адъютанта Врангеля. Его армия ушла сначала в Югославию, а оттуда — в Австралию. Огибая юго-западную оконечность материка, корабли попали в дикий шторм, и половину их выбросило на берег. Люди осели в Перте, образовалась дворянская русская община — потомки врангелевской армии. Внук адъютанта оказался интеллигентнейшим человеком. С чистейшим, правильным русским языком. Причем речь более певучая, чем наша. Эти люди берегут и культивируют русскую культуру.
К слову, я гастролировал в Австралии однажды. Но смог побывать везде, кроме Аделаиды и Дарвина. Держал на руках коалу и фотографировался с ней. Играл концерт в престижном ресторане отеля — на сцене со стеклянным полом, под которым плавали разные рыбы, в том числе скаты и акулы...
— А в первый раз с заграничными гастролями куда отправились?
— На международный музыкальный фестиваль «Пражская весна». Столица Чехословакии в 1980-е годы сильно контрастировала с обшарпанной и грустной Москвой. Я влюбился в Прагу! И даже сейчас, побывав в Париже, Барселоне, Лондоне, Мюнхене, считаю ее одним из красивейших городов. У нас везде стояли очереди, не хватало мяса и масла. Там же было ощущение спокойствия и обеспеченности.
А вот поведение наших партийно-комсомольских бонз в Праге поразило неприятно. Нас, музыкантов, они поселили в какой-то общаге, а сами жили в лучших отелях. При этом ни черта не делали, только пили. У меня не укладывалось в голове: мы приехали выступать, а они зачем? В чем их задача?
Резануло и тогдашнее отношение к нам некоторых чехов. У многих, с кем я знакомился, одной из первых фраз было: «А вот вы в 1968-м...» Я устал отвечать им: «Мне было восемь лет, в чем я виноват?» Во сне уже слышал эту фразу: «Вы в 1968-м...» Однако переубедить людей не мог. Наверное, это не была ненависть, скорее неприязнь. Но во всем! И везде! Кроме общества музыкантов, конечно, — с ними мы сразу спелись и сыгрались.
— В 1990-е музыкантам пришлось совсем несладко, многие эмигрировали.
— В России тогда концертная деятельность умерла. А если удавалось добиться выступлений, тут же вставал вопрос, как «донести» деньги до дома — они на ходу обесценивались. Я официальный музыкант, никогда не работал в черную, поэтому получал гонорары по концертной ведомости. Это означало, что если я сыграл концерт 8 марта, то гонорар свой получу в лучшем случае в конце месяца. Но если 8 марта я заработал условно два кило колбасы, то к моменту выплаты эта сумма превращалась дай бог если в полкило.
