— Любовь родителей, харьковской учительницы, которая сама привезла вас в Москву и подобрала учителя, Либермана («кричит — значит, любит»). А потом — любовь к самой красивой в Гнесинке девушке...
— Не мне судить, что Юля во мне, простенько одетом провинциале, нашла. Но не раз я обнаруживал, что красивая музыка, исполненная с искренним чувством, трогает женщин. Студентом мне было гораздо легче знакомиться с девочками и начинать флирт, если все начиналось с... фортепиано. У девчонок моментально менялось отношение с равнодушного или даже подозрительного («будет охмурять») на доброжелательное и заинтересованное. Хотя я действительно собирался охмурять, почему нет? Как все парни, я бегал за девочками. И фортепиано мне в этом плане помогало. Но это было уже потом, когда я освоился.
— Как мама в принципе отпустила вас одного в Москву?
— Как? Рыдая. Когда я сел в поезд и родители помахали мне рукой, папа сказал маме: «Он не вернется». Папа оказался прав. А у мамы текли слезы в четыре ручья. Но и она понимала, что нельзя быть эгоисткой и резать мне крылья. Если бы я остался в Харькове, то получил бы место в каком-нибудь драмтеатре и вел бы скучную жизнь концертмейстера, которого бы все любили, хлопали по плечу. А я влачил бы полуголодное существование. Особенно в 1990-е.
В Москве же я сделался мужчиной, способным жить самостоятельно, делать карьеру. Я приехал в 1978-м маменькиным сынком, только что вылезшим из-под ее юбки. Мама накрывала меня со всех сторон, словно куполом любви. И правильно делала — после всех моих бед в общеобразовательной школе с чудовищным антисемитизмом.
Первый год я снимал угол. Харьковский еврейский пентюх поступил в Гнесинку, получив «5+», а «волосатой лапы», чтобы дали общежитие, у него не было. Мест в общаге на Хорошевском шоссе не хватало. А пианино в квартире, где я жил, не было. Приходилось рано утром приезжать в институт и играть, пока не начались занятия. На втором курсе мне общежитие дали, но... На троих пианистов в комнате был один инструмент. И репетиториев не так много — за них всерьез боролись. Готовясь к конкурсу Чайковского, я договаривался с девчонками, и они приносили мне еду, чтобы я не выходил из помещения. А когда мне надо было выбежать в туалет, они садились за инструмент, делая вид, что занимаются. В общем, спасали меня. Потому что стоило на полминуты выйти из репетитория — все, будь здоров, больше не получишь!
Конечно, общага — не рай на земле, но, господи, я был молод, здоров, счастлив! Я бешено хотел работать. Бешено хотел жить. Да все хотел! Играть, любить, вкусно есть, зарабатывать деньги! Часть желаний, мягко говоря, исполнилась. Но они еще есть. Этим и жив. И всегда говорю: пусть желания... почти исполнятся.
Знаю немало случаев, когда родители продавали квартиры, машины, дачи, переезжали с талантливым ребенком в Москву, чтобы он мог учиться. А он больших успехов не добивался. Потому что находился все время под куполом.
По молодости я попадал в разные ситуации. Но приезжал папа, выручал меня, не говоря ни слова упрека. Целовал и уезжал домой — зарабатывать для меня деньги. Он был настоящим мужчиной. И понимал: я должен пройти и через это. Чтобы стать честным и порядочным. Как он.
