— В Харькове приключений было меньше под маминым куполом?
— Если бы! Недалеко от города есть местечко Санжары, где протекает Северский Донец. Сейчас оно многим известно по информационным сводкам... У родителей там были знакомые в деревне, и нас с братом вывозили туда отдыхать. Мне очень нравилась река. Но она непростая, с водоворотами. Мне было лет семь, плавал я не очень, а вот нырял хорошо. И не вылезал из воды, пока мама не вытаскивала за шкирку. Однажды заплыл далеко и вдруг понял, что меня тянет вниз и я захлебываюсь. Мама увидела, что со мной что-то не так, начала кричать. Потому что сама вообще не умела плавать. Какой-то мужик ринулся ко мне. А у меня уже только цветные пузырьки в глазах. И боль в легких...
Задохнуться я не успел. Меня откачали. Но теперь я боялся, что мама в состоянии дикой ярости выпорет меня при всех. А она разрывалась между желаниями задушить и расцеловать.
Через несколько дней на том же месте утонула девушка. Ее вытащили. Но было поздно.
А много лет спустя, уже студентом, я упал в пропасть...
— И снова судьба хранила вас?
— Да. В Красную Щель под Геленджиком обычно водят экскурсии. Там есть место — подъем молчания, который мы обозвали подъемом хрипения. Преодолеваешь его, приходишь на турбазу... Это было уже второе мое путешествие, меня назначили старшим группы. И мы пошли за дровами. Сушняка, однако, не было — до нас уже две группы все собрали. Я велел группе спуститься, сам же полез выше. А там верхний слой гор — как порох. Съехал вниз. Смотрю, а подо мной — грот. Соскользнув, я полетел прямо к нему. Изорвал всю спину — кожи практически не было. Но как-то затормозил, врубившись локтями в этот порох. Лежу не дышу. До края грота — метр-полтора. Дальше метров двадцать — и все, камни...
Не знаю, сколько пролежал, пока не подоспели спасатели и не скинули мне веревку. Едва не дошло до сообщения в институт. Да еще начальник лагеря высказал: «Твоя мать уже несколько раз звонила. Кричала: позовите моего сына к телефону, что с ним?» Мобильников же не было, каким 18-м чутьем она поняла, что со мной что-то стряслось?.. До сих пор не понимаю.
— Да уж! В музыкальной спецшколе вам, наверное, не позволяли нарушать правила, иначе бы отчислили?
— Там, после общеобразовательной, я уже чувствовал себя как в семье. Но «семейственность» не мешала педагогам быть бешено строгими. Нас учили не зубрить, а понимать. Не выучивать, а учиться.
Например, педагог по литературе Юрий Евгеньевич Финкельштейн, не так давно умерший в Нью-Йорке в очень преклонном возрасте, собрал заинтересованных детей в кружок. Мы ходили к нему домой, пили чай с вареньем-печеньем, а он учил нас читать и понимать книги. Тогда зародилась моя любовь к ним. Родители, пока жили на Украине, собрали хорошую библиотеку — покупка книг была непременным атрибутом существования нашей семьи. Уезжая в Германию, мама с папой чуть не плакали. Книг — больше полутора тонн, взять все было нереально.
А вот физику я понять не мог. И учительница, пожав однажды плечами, сказала: «Ну что я буду тебе жизнь портить? На уроки ходи, попытаюсь тебе что-то объяснить, но требовать ничего не стану. Физику ты не знаешь и никогда знать не будешь».
