Актерам платили зарплату. Вычисляли ее очень просто: количество съемочных дней умножали на ставку и полученную сумму делили на количество месяцев, на которые растянулась работа над фильмом. Помню, получил триста рублей — сумасшедшие деньги по тем временам — и решил купить джинсы, предмет мечтаний всех молодых людей того времени. Поехал в ГУМ. Аферисты сразу вычисляли простаков. Ко мне тут же подошел мужчина:
— Что ищете? Джинсы? К нам как раз привезли партию. Я работаю в универмаге «Москва».
— И почем у вас джинсы?
— Сто пятьдесят.
— Две пары возьму.
— Тогда поехали, пока джинсы не выбросили в продажу. Внизу ждет такси. Я работаю товароведом. Зарплата маленькая, хочется заработать.
Внутренний голос шептал: «Серега, ты сошел с ума! Тебя кинут!» Но я себя успокаивал: «Ничего, когда дойдет до передачи денег, я не дам себя обмануть».
Заходим в универмаг со служебного входа. Охраны, как сейчас, тогда не было. «Товаровед» со всеми здоровается, ему отвечают. Потом-то я понял, что это ничего не значило, ему отвечали автоматически, как ответили бы любому другому. А у меня сложилось впечатление, что он там свой.
Поднимаемся на третий этаж. Останавливаемся на лестничной площадке перед какой-то дверью. Фарцовщик говорит: «Давай деньги. Сейчас вынесу джинсы. Дальше тебе нельзя. Там склад». Внутренний голос стал кричать: «Не делай этого! Ты не увидишь ни джинсов, ни денег!» Но я решил, что никуда этот мужик не денется, я буду ждать под дверью. Если что — зайду и наведу порядок.
Ждал долго. Наконец не выдержал, открыл дверь, а там — торговый зал. Мошенника и след простыл. Пошел в отделение милиции при универмаге, рассказал, как меня обманули. Они: «Еще один!» Оказалось, в «Москве» облапошили уже несколько человек. Сняв показания, милиционеры сказали, что надежды на поимку преступника нет. Разве что его возьмут с поличным на другой афере... Так я профукал первую зарплату.
Съемки проходили летом между третьим и четвертым курсом, и я о них никому не говорил. Конечно, побаивался, что все вскроется, но надеялся, что успеем снять большую часть сцен к началу учебного года. На озвучание вырваться было легче. Когда добрались до финала, погода была уже совсем не летняя. Пар шел изо рта. Был октябрь месяц. А мы с Настей изображали, как нам жарко. Я сидел без рубашки в инвалидной коляске, стоявшей у кромки реки. Она бегала по воде в ситцевом платьице. В паузах между дублями мы спешили к лихтвагену — передвижному дизель-генератору, рядом с которым было тепло. Ассистенты растирали нас спиртом, чтобы не заболели. Один раз налили по сто грамм.
Неподалеку располагался санаторий. Отдыхающие гуляли у реки в теплых куртках и пальто и с интересом наблюдали, как снимают кино. Это были в основном люди в возрасте. Кто-то из них накатал потом телегу на Студию Горького о том, как спаивают молодых артистов...
В институте все удалось сохранить в тайне. Фильм вышел, когда я уже оканчивал Школу-студию МХАТ. Мы были уверены, что станем самостоятельной молодежной труппой при МХАТе. Оставалось только решить оргвопросы: к какому ведомству нас прикрепить, как финансировать. Главной пробивной силой был наш ректор — Вениамин Захарович Радомысленский, папа Веня. Но осенью 1980 года он умер, а новому ректору Николаю Павловичу Алексееву эту затею пробить не удалось. Олег Николаевич не мог заниматься новым театром, у него уже были серьезные проблемы во МХАТе, которые впоследствии привели к расколу.
Никто из нас не был готов к такому повороту за месяц до окончания. Педагоги советовали искать работу, но время для этого было крайне неподходящее. Во всех театрах шло сокращение штатов. Артистов увольняли массово, даже народных. Начались суды. И когда наша инициативная группа пыталась договориться о показах, везде говорили: «Мы со своими артистами разобраться не можем!» Только Яну Лисовскую после показа пригласили в Центральный детский театр.
