И все же одна мысль, иголкой засевшая где-то в мозгу, нет-нет да и напоминала о себе навязчивой мигренью, наваливавшейся то в темноте кинозала, то в тишине их с Ниной маленькой квартирки, снятой на Мотт-штрассе. Мысль о Габриэле...
Он так и не отправил ей последнего решительного письма, не сообщил ни о женитьбе, ни о приезде в Германию... Кто-то из встреченных в Берлине общих знакомых обмолвился, что перестав получать его письма, Мюнтер впала в депрессию, забросила искусство, прячась от всех в опустевшем доме в Мурнау. И он прекрасно понимал, что ему меньше, чем кому-либо другому, стоит нарушать ее затворничество. Но рано или поздно встречи было не миновать, ведь у Габриэле по-прежнему хранилось то, чем он дорожил куда больше, чем сердцами всех женщин на свете, — его картины.
Увы, смелости, чтобы объясниться с бывшей возлюбленной, Кандинский в себе так и не нашел. От его имени к Габриэле отправился адвокат. До глубины души оскорбленная таким поворотом дел, она сделала все возможное, чтобы не возвращать Василию Васильевичу его полотна и архив. Лишь в 1926 году Кандинский все же получил из Мюнхена часть имущества и три десятка работ, включая «Первую абстрактную акварель», написанную в 1910 году, которые и прибыли в городок Дессау, чтобы занять место в одном из коттеджей, построенных в сосновом лесу для преподавателей института Баухаус.
Годы, проведенные там, стали для Василия и Нины Кандинских временем почти безоблачного счастья. В своей молодой, любящей развлечения и на первый взгляд слегка взбалмошной жене Василий Васильевич волшебным образом обрел тот идеал, который искал долгие годы. Даже то, что на хорошенькую кокетливую Нину нередко заглядывались студенты, вызывало в нем скорее чувство гордости, чем ревность.
Каким-то чудом в Нине слились уютная домовитость Ани и восторженно-внимательная любовь к его творчеству, которая так подкупала его в Габриэле. Ничто не доставляло супруге художника большей радости, чем новое платье, сшитое по эскизу мужа, или просьба Васика, как она его называла, помочь с работами на стекле, которыми Кандинский увлекся в те годы.
Их прекрасная квартира, декорированная по эскизам хозяина, помещалась через стену от второй, чуть большей, расположенной в том же коттедже и занятой семьей Пауля Клее, сдружившегося с Кандинским еще в довоенном Мюнхене. Тактично избегая ненужных расспросов, супруги Клее искренне приняли Нину в свой круг, и по воскресеньям можно было видеть, как обе семьи сажают в общем саду у дома розы и сирень, отправляются вместе в театр или на велосипедную прогулку вдоль Эльбы.
