Михаил Ильич засмеялся:
— Передайте этому дураку, что никто его выгонять не собирается.
И я остался.
На третьем курсе мы, четыре режиссера, сняли работу по рассказу Анатолия Кузнецова «Юрка — бесштанная команда», главную роль играл Шукшин. Получилась вполне связная ползуче-реалистическая вещь. Дальше я ходил королем и чувствовал себя уверенно. Наша дипломная работа называлась «Эй, кто-нибудь!», мы сняли ее с Борисом Яшиным по пьесе Сарояна, главные роли сыграли Оля Гобзева и Володя Ивашов. Диплом мы защищали в довольно нервной обстановке: Хрущев зашел в Манеж и крайне резко высказался о выставке современной живописи. На последовавшей за этим встрече с интеллигенцией из киношников под огонь критики генсека попали Ромм и Хуциев. А на защите Михаил Ильич — наш мастер, оппонент — Хуциев. Помню, набился полный зал, ждали скандала. Но благодаря Ромму все обошлось, мы получили свою пятерку. Нас с Яшиным взяли на «Мосфильм» и предложили кино по замечательной «Пяди земли» Григория Бакланова. Надо сознаться, картина наша конечно слабее, чем повесть.
Пришло время работать самостоятельно. Боря Яшин начал картину «Осенние свадьбы». Я же почти три года сидел без работы. Мне двадцать три, на «Мосфильме» никто не воспринимает всерьез. Сценарий, что написали для меня Зак и Кузнецов, закрыли, идеи, которые предлагал, отвергали. Наконец в 1967 году получил приглашение от Экспериментальной творческой киностудии Григория Чухрая. Студия эта была отважной попыткой развить коммерческую составляющую кинематографа, вывести его на хозрасчет и внедрить элемент капитализма, чтобы кинематографисты зарабатывали в зависимости от сборов с их картин. К пятидесятилетию советской власти затеяли альманах «Начало неведомого века». Предполагалось, что молодое поколение режиссеров, к которому принадлежал и я, прославит Октябрьскую революцию, экранизируя новеллы советских классиков. В итоге две ленты из трех легли на полку: «Родина электричества» Ларисы Шепитько по рассказу Андрея Платонова и мой «Ангел» по рассказу Юрия Олеши.
Я очень серьезно отнесся к первой самостоятельной постановке. А с чего начинается работа над фильмом? Конечно же с формирования съемочной группы, где главный человек оператор. Меня раздражало изображение в советском кино, мечтал, чтобы камера видела мир жестким, контрастным, с резкими перепадами света и тени, как у Бергмана и Годара. Поэтому принял бесповоротное решение: снимаем только на натуре без осветительных приборов. Когда озвучил требование Вадиму Юсову, а потом Герману Лаврову, оба, не сговариваясь, ответили: «Вот сам и снимай!» После их отказа возникла кандидатура вгиковского студента Паши Лебешева. Познакомились мы в спортзале, оба играли за институтскую баскетбольную команду на первенстве московских вузов, виделись на тренировках, не раз вместе сидели в пивной в Лужниках. Озвучил Пашке свое предложение: фильм надо снять без искусственного освещения. Он охотно согласился и произнес фразу, которая стала в кино без преувеличения легендарной: «Да (тут шло непечатное словцо) хоть без пленки!» Напророчил — киноизображение во всем мире теперь цифровое.
