Через какое-то время Шепитько проект оставила. Я — опять к Познеру, тот снова отказал. Позвонил Марк Осепьян, прекрасный режиссер, сказал, что фильм предложили ему. Они с Труниным провозились над сценарием пару месяцев. А потом студия расторгла договор с Вадимом. Я обрадовался — наступил мой час. Мы оба сидели без денег, с трудом назанимали и уехали в Малеевку. В писательском Доме творчества отдыхал нейрохирург Эдуард Кандель. Выпили, рассказали ему историю, он придумал название — «Белорусский вокзал». Я не оценил, а Трунин обрадовался: то, что надо! Конечно, текст писал он, но я сидел рядом. В нашем сценарии фронтовики приходили в ресторан, их задирали молодые ребята, они их по-страшному поколачивали и попадали в милицию, потому что один из мальчишек — сын какого-то начальника. Главное, из милиции бывшие десантники вырываются собственными силами, уложив на пол все отделение, и герой Леонова кричит на всю улицу: «Да здравствует свобода!»
Сценарий приняли с существенными поправками. Кинокомитет мурыжил его год. Мы несколько раз что-то переписывали, запустились только благодаря Ромму, поручившемуся своим партбилетом, что я не сниму антисоветчину. Главный редактор Госкино вызвал нас с Труниным, и мы дали письменное обязательство, что картина будет прославлять советскую власть. Он забрал бумагу и спрятал в ящик стола.
Материал регулярно показывали худсовету, парткому. Каждый раз я слышал одно и то же: неустроенные судьбы, унылое, клеветническое изображение советской реальности, мы победили в войне, а у вас какая-то тоскливая мрачная жизнь — закрыть. Ромм снова вмешивался, съемки возобновлялись. Когда оставалось снять последнюю сцену, вызвал директор «Мосфильма» Сурин:
— Значит так, снимаешь Инну Макарову.
— Почему? У меня утверждена Нина Ургант.
— Потому что Макарову!
Беспрецедентный случай: в конце съемок меня заставили проводить кинопробы. Инна Владимировна не виновата. Разумеется, на пробе я был с ней вполне корректен. Но у Нины Ургант в отличие от Макаровой лился свет из глаз. Утверждение проб назначили на день, когда у меня проходила съемка. Говорю худруку объединения Райзману:
— Я же не смогу присутствовать.
— Иди снимай, все будет хорошо.
Возвращаюсь после смены вечером. Студия пустая, Райзман, к счастью, в кабинете: «Андрюша, мы утвердили Макарову».
Пошел к генеральному директору. Сурин уже уехал, в приемной еще сидела секретарша. Написал заявление: от картины отказываюсь, имя мое прошу убрать из титров. Купил водки и отправился к другу Сандрику Светлову на дачу в Красную Пахру. Не просыхал три дня. На четвертый приехала мосфильмовская машина. А я пьяный... Встал под душ, вернулся на студию и узнал, что сниматься будет Ургант. Но эпизод, где она берет гитару и поет «Здесь птицы не поют...», потом все равно пришлось переделывать. Герои сидели у нее дома голые по пояс, поскольку пришли грязными и их одежду Рая постирала. Сцена не понравилась новому директору «Мосфильма» Николаю Сизову: «Полностью переснять! Что это такое?! Герои войны — голые, как поросята!» Пришлось переснимать. Хотя откуда у одинокой бабы, живущей с дочкой, столько мужских маек, совершенно непонятно. Получилось хуже, чем в первый раз.
