На съемках познакомились с Левой Прыгуновым. Жили в одной каморке, в бараке с окнами без стекол, затыкали их подушками. Спать ложились в тулупах и шапках. И вот только я отключился, как меня будят странные звуки: «Няй-ни-нихау!» Открываю глаза — Лева сидит, подогнув по-турецки ноги, в руках карточки, учит китайский язык.
— Лева, у нас съемка тяжелая! Дай поспать!
— А я вижу, ты моргаешь, думал — проснулся!
И так каждое утро! Он играл плохого белого офицера, я — хорошего чекиста. Когда Прыгунов в меня стрелял, мои руки были связаны за спиной, не так чтобы сильно, но все же. Он палит, я должен падать. А склон заранее никто не проверил: снег должен быть в кадре девственно чистым, топтать его нельзя. И вот я рухнул и покатился вниз со связанными руками, лечу пятьдесят метров, сто... Как остановился — не помню, снова ангел-хранитель спас.
Нам предстояло скакать на лошадях. Их привезли в огромном трейлере вместе со сбруей, подпругами, седлами, подсечками, стременами. Каскадеры успели выгрузить лошадей, пока их размещали, замешкались, а водитель трейлера развернулся и уехал, украв всю амуницию вместе с накладными. Я предложил его догнать, хотя времени прошло достаточно. Директор фильма киргизка Зина дала нам газик. Мы запрыгнули в него вместе с ней, Левой и каскадером Сатаром. Добрались до поста ГАИ, к счастью, номер машины записали. Объяснили ситуацию, гаишники с кем-то связались и быстро обнаружили тот автомобиль: «Стоит на выезде из города». Приезжаем туда, выволакиваем из кабины вора:
— Возвращай седла!
— У меня ничего нет! Друзьям отдал.
— Вези к ним!
А уже стемнело. Сатар сел рядом с ним в трейлер, чтобы не удрал, мы поехали следом. Мужик завез нас в одноэтажный пригород, на улице висит единственная лампочка Ильича, кругом частные дома с заборами, только собаки воют. Он разворачивает трейлер так, что перекрывает дорогу, идет к дому. Сатар — с ним. Мы ждем, водитель Сережа с Левой курят. Вдруг слышится ругань, из калитки вылетает вор, за ним бежит Сатар и бьет его плеткой. Тот кричит что-то по-киргизски вперемешку с русским матом. Из дома выскакивает человек десять мужиков — кто с дубиной, кто с ножом, кто с бутылкой — и идут на нас. Следом вываливается еще и десятка два женщин, которые начинают закидывать нас камнями. Спрашиваю Сережу:
— Что делать?
— У меня монтировка есть.
— Отлично, а у нас только кулаки.
Вся эта шобла, то ли пьяная, то ли обдолбанная, орет: «Мы вас сейчас сожжем, и никто об этом не узнает!» Бежать поздно. Я понял одно: надо бить так, чтобы мало не показалось. Тут Леве в голову прилетел булыжник, он говорит:
— Я ослеп! Ничего не вижу!
— Да не ослеп ты, у тебя кожа на лбу висит.
Как отбились?! Как отобрали у нападавших ножи и палки?! У нашего газика оторвали две двери. Каким-то чудом Сережа сдал назад. Кричу: «Запрыгиваем!» Лева, Зина, я залезли в кабину, газанули, а Сатара нет, смотрим, он в толпе орудует ножом. Мы к нему: «Сатар, ты нас всех погубишь!» Еле ноги унесли.
Это был мой и Прыгунова последний съемочный день, так что назад на площадку мы не возвратились, остались во Фрунзе. Нам заказали номера в гостинице ЦК повышенной комфортности, где телефон проведен не только в комнату, но и в ванную. Захожу туда, глянул в зеркало — лицо разбито, все в крови. Чтобы унять боль от ушибов, залег в воду, протянул руку к трубке, позвонил в соседний номер Леве:
