Вскоре в доме по ночам стали появляться непрошеные гости, но поймать их не удавалось. Однажды они проникли в спальню, и перепуганные ученицы подняли крик. Все, кто находился в тот момент у Айседоры, в том числе и Есенин с Ильей Шнейдером, кинулись на поиски воров, но наткнулись только на мирно спавшего в кладовой под мраморной лестницей швейцара. Есенин, не разобравшись кто это, хотел приложить беднягу поленом.
Позже выяснилось, что в особняк наведывался бывший управляющий Ушкова. Он искал спрятанные хозяйские драгоценности, в чем и признался при аресте. За деревянной панелью в спальне девочек действительно обнаружили потайную нишу. Увы, пустую.
И месяца не прошло, как Луначарский заявил Айседоре, что правительство более не имеет возможности финансировать ее школу. Впрочем, «товарищу Дункан» не возбраняются платные выступления. Средства от них позволят студии существовать и развиваться. Перед Новым годом «босоножка» дала три аншлаговых концерта в бывшем зале Оперы Зимина (ныне Театр оперетты), на вырученные деньги купила дрова, продукты для учениц и устроила им настоящее Рождество с елкой и маленькими подарками.
А второго мая 1922 года сбылось пророчество лондонской гадалки: в хамовническом ЗАГСе неподалеку от Пречистенки танцовщица — ярая противница брачных уз — вышла замуж за русского поэта. Оба пожелали носить двойную фамилию Дункан-Есенины. Невеста при этом изменила год своего рождения и стала не на восемнадцать лет старше жениха, а всего на девять.
Через несколько дней автомобиль доставил супругов на Ходынское поле, где располагался аэродром имени Троцкого. Они оказались первыми пассажирами новой авиалинии Москва — Кенигсберг. Через день на поезде прибыли в Берлин. Перед тем как покинуть Пречистенку, Сергей написал помадой на высоком зеркале в комнате ушковского особняка: «Я люблю Айседору».
Путешествие по Европе и Америке длилось более года. Школой все это время занималась Ирма. В Германии, Бельгии, Франции и Италии Есенин выступал перед русской диаспорой и имел успех. Но чем дольше находился за границей, тем отчетливее понимал, что он — лишь «приложение» к великой Дункан. Супруги постоянно ссорились, часто со стороны Сергея нарочито и публично. Поэт то и дело впадал в запои, писал другу Анатолию Мариенгофу: «Так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору...»
