Квартира на Песчаной поражала, как бы помягче выразиться, чрезвычайной скромностью обстановки. Моя подруга, навестив меня, пришла домой и заплакала. Мама спросила ее:
— Что-то с Ольгой?
— Да нет, — всхлипывая, ответила подруга. — Но она так ужасно живет! У нее алюминиевые ложки и вилки и лампочка без абажура!
Собственно, так все и было — нищета и убогость. А я к подобному, надо заметить, совсем не привыкла. В нашей с Березко благоустроенной квартире была мебель красного дерева, что-то досталось мне в наследство, да и вообще я занималась этим вопросом...
Тут же единственным достоинством дома была библиотека — та часть интерьера, которая действительно имела для Трифонова значение. Юра сильно ревновал меня к моему бывшему мужу, и из-за рыданий на кухне в том числе. Отпускал шпильки: «Я же бывал у вас, ну что сказать, библиотека средняя». Считал, что произносит что-то оскорбительное. А ревновал он долго и сильно, не упуская момента позлословить в адрес Березко. И однажды я не выдержала: «Юра, ты же хороший человек! Зачем же ты говоришь так о мужчине, от которого, старого и не знаменитого, жена ушла к молодому и успешному? К тебе!» И знаете, как отрезало!
Поначалу Георгий Сергеевич звонил мне втайне от Юры, потом уже начали открыто созваниваться — ему нужно было или лекарство, или посоветоваться, или просто поговорить. Если трубку брал Юра, бывший муж сразу отключался. А после того нашего разговора Юрий Валентинович стал мне сообщать: «Трубку положили. Наверное, Березко тебе звонил». Проняла я его, в общем. И слава богу, потому что шпильки про библиотеку — это еще самое безобидное было.
На даче Трифонова царил аналогичный квартирному бедлам. Одни обвалившиеся местами потолки чего стоили! Однажды, поймав мой взгляд на покосившуюся балку и «выбоину» в потолке, Юрий Валентинович спросил: «Правда, похоже на очертания Европы?»
К слову, был момент, когда мы могли значительно улучшить свои жилищные условия. Предлагали четырехкомнатную квартиру в Доме на набережной, но это означало: Туда. Этого Юра не мог. Сказал: «Мне ничего от них не надо, Оля».
Конечно, кинулась обустраиваться. Пока обрастала «условиями», чуть было не прошляпила осознание того, что сорок лет — и надо рожать, позже может и не получиться. Я ничего не знала о том, как полагается беречь себя беременным, и на приличном сроке притащила домой что-то очередное для ремонта. Наверное, оно было тяжелым, потому что девочки-маляры, которые у нас работали, в один голос воскликнули: «Что же вы делаете? Нельзя!» В 1979 году у нас несколько раньше срока родился сын.
Ребенком я мужа не нагружала, конечно, хотя он был на редкость хорошим отцом. Младенец, безусловно, орал, а как без этого? Я переживала. Начинала метаться, укачивать, как мышь носилась от детской кроватки к мужу. На что Юрий Валентинович однажды сказал: «Прекрати уже! Мне это совершенно не мешает». Сын подрос и очень полюбил бесцеремонно залезать к отцу на колени, когда тот работал за письменным столом. Брал карандаш и чертил прямо по рукописям. Я снова кидалась. «Пускай! Он же карандашом!» — не отдавал ребенка Юра. Так и сидели: муж писал, сын калякал. Трифонов невероятно уважал человека, даже самого маленького.
