— Юрий Валентинович быстро ушел, болезнь была внезапной?
— Было такое время: человек, заболев, попадал в самый настоящий капкан. Еще и характер Юры... Симптомы, это я уже потом поняла, проявлялись давно, но он скрывал от меня. Кто-то из друзей в мужских разговорах сказал ему: мол, ерунда, у меня такое тоже было — возрастное.
За год до его смерти был серьезный болевой приступ. Я переполошилась. Потащила к светилу и знаменитости. Тот не увидел, что это рак, и год мы потеряли. Когда диагноз поставили, я просила разрешения, чтобы нас выпустили за границу на операцию. Отказали. Сказали, что и советские врачи прекрасно справляются с такой, как у нас, бедой. Конечно, я пыталась устраивать его хотя бы в хорошие больницы, в передовые отделения, но и тут не сложилось.
Лежал в Боткинской, ждали блестящего хирурга Валерия Степанова (он в то время катался на горных лыжах), кстати, друга писателя Василия Аксенова. И однажды сосед по палате в столовой позволил себе при Юре антисемитское высказывание. Когда после обеда я приехала навестить мужа, он ждал меня с уже собранными вещами в вестибюле и объявил, что ни минутой дольше здесь не останется, мы уезжаем. Это было ужасно! Я столько сил потратила, столько взяток отнесла, чтобы устроить его в привилегированный корпус Боткинской! Умоляла, но безуспешно. Конечно, трагедия, потому что в захудалой больничке, куда мы потом попали, прооперировали замечательно, но послеоперационный уход был отвратительным. Знаете, как Жванецкий говорит: «Операции они делают удачно, но выхаживать не могут» — это был как раз тот случай. Не было даже анальгина, что уж говорить об аппаратуре, с помощью которой легко отслеживать динамику.
Обидно, до сих пор больно из-за упущенной возможности. Шанса выжить у Юры не было, но протянуть несколько лет — да! Мы могли бы поехать на операцию в любую страну, и деньги были! И ему помогли бы, в Германии его обожали, издали все книги, в Италии жили друзья, во Франции, в Англии. Но нам просто не выдали заграничные паспорта.
— Сам Трифонов жалел о чем-то? О чем говорил в свои последние дни?
— Когда муж уже лежал в больнице, а я приезжала, сидела с ним и иногда тайно ночевала, он не говорил о сыне. Очень скучал по нему, но остался верен себе — о по-настоящему тяжелом молчал. В остальном он тоже не изменился — иронизировал, шутил.
Юра очень любил творчество Зощенко. Вот из Зощенко и цитировал о том, как у одной зубной врачихи муж помер: «А-а, думает, ерунда! А после видит — нет, далеко не ерунда...» Так и ты сначала подумаешь: «А, ерунда!»
Я же в самые горькие минуты утешаюсь тем, что он никогда меня не разлюбит.