Эх, Цапка мой, Цапка. Выпустил ты счастье из рук. Раньше надо было думать. Дружить не с кем хочется, а с кем нужно, поменьше подтрунивать над Горьким, получше ладить с Собиновым, назначенным на пост директора Большого вместо смещенного коровинского покровителя Теляковского. И рисовать хоть изредка что-то идейное, не только фрукты, цветы и женщин. Да и любовь свою получше беречь.
Прощались как-то скомканно. Константин Алексеевич хотел идти провожать на станцию, но Надя отговорила. Уехала на подводе с соседским мужиком, повезшим на продажу дрова. Но вопреки предчувствиям та встреча в Охотине оказалась не последней в жизни Константина Коровина и Надежды Комаровской. Виделись они и позже. Константин Алексеевич даже писал новые портреты Надежды Ивановны. Но неумолимый ветер времени все дальше уносил их друг от друга.
Открывшийся в Петрограде в феврале 1919 года Большой драматический театр каждый вечер был переполнен. И Надежда едва ли не ежевечерне выходила на его сцену: Шиллер, Шекспир, Гюго, Мольер в декорациях Добужинского и Бенуа. Новая жизнь звала за собой. А для Коровина былые звезды гасли одна за другой. Всю осень и зиму 1920-го он, окончательно выжитый из Большого театра, просидел в глуши, в Тверской губернии, в усадьбе Островно: в любимом его Охотине к тому времени стало слишком уж голодно.
В тот год в озерном краю близ Удомли в оставленных без надзора барских домах обосновалась целая колония художников. Жили по-простому: сами пилили дрова, топили печи, меняли вещи и картины на керосин и сало, а когда не удавалось выменять керосин, заправляли коптилки сиккативом. Старинное увлечение Константина Алексеевича — рыбная ловля, в которой он был большой мастер, вдруг превратилось из забавы, раздражавшей когда-то Анну Яковлевну, в полезное ремесло, приносившее пропитание. И все соседи с завистью смотрели на чудные нарядные удочки, которые он так умело мастерил.
И только живопись Коровина несмотря ни на что оставалась неизменно прекрасной и безмятежной. Все те же деревья, цветы, закаты, женщины, которых он теперь часто рисовал по памяти. Когда рано наступавшая зимняя ночь заставляла отложить кисти — брался за перо. Душа компании и прекрасный рассказчик-острослов, он наконец решил записать дорогие сердцу воспоминания, которые почему-то все как на подбор оказались не слишком веселыми. О своем первом учителе живописи, спившемся гении пейзажа Алексее Кондратьевиче Саврасове, о сошедшем с ума друге Михаиле Врубеле, об умершем в 1918 году Савве Мамонтове, прозванном когда-то Великолепным. Подходила Анна Яковлевна, скручивала мужу папиросу из накрошенного малинового листа, ставила на стол стакан травяного чая. Еще больше погрузневшая, постаревшая, мрачноватая. И неизменная как тень, от которой, как ни поворачивайся, никуда не деться.
