Так что к тому времени, когда судьба привела в Москву Наденьку Комаровскую, Константин Алексеевич, уже работавший ведущим художником-декоратором в Большом, числился в театральном мире корифеем. Да и славой живописца не был обделен: с конца 1880-х, когда пленил всех своими «Испанками», каждый год выставлялся у передвижников. Немудрено, что скромная студийка, встречая одетого в бобровую шубу красавца-художника, и поздороваться-то не решалась, робела.
В только что открывшуюся артистическую школу при Художественном театре семнадцатилетняя Надя поступила в 1902 году тайком от отца, провинциального юриста. Папенька был уверен, что дочь, уехав получать образование в Москву, учится на филологическом отделении Высших женских курсов. И Надя на них в самом деле училась, поступив туда чуть раньше, чем в актерскую школу. Не решаясь признаться отцу, не раз заявлявшему, что «актрисульке» помогать не станет, металась между репетициями, лекциями, спектаклями и уроками, которые давала, чтобы одеваться с приличествующей будущей актрисе изысканностью.
Если бы не покровительство примы Художественного театра Марии Андреевой*, исхлопотавшей для Комаровской некоторые послабления в учебном графике, Надя вряд ли доучилась бы хоть где-то до конца. Но повезло. Узнав, что брат Комаровской был арестован и исключен из университета за революционную агитацию, Мария Федоровна, слывшая марксисткой, прониклась к молоденькой студийке особой симпатией, даже приглашала в гости и лично представила Горькому, с которым у Андреевой как раз начинался роман. Окончив студию, Надя недолго поработала в Киеве, откуда снова вернулась в Москву. Поступила в Театр Корша. И на каком-то театральном банкете вновь встретила Коровина.
«Так как же, Надежда Ивановна, будете мне позировать?» — заложив руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, Константин Алексеевич пристально и весело смотрел на Надю. И она, уже, казалось бы, вполне опытная актриса, привыкшая и к публике, и к поклонникам, вдруг почему-то смутилась и разволновалась. Да еще и совсем ненужный вопрос «Скольким же он это говорил?» некстати застрял в мозгу. А все-таки духу отказать знаменитому художнику не хватило.
