— При каких обстоятельствах ушли из Театра Станиславского вы?
— По закону имела право отработать две недели и распрощаться. Но меня просили подождать, якобы требовалось время, чтобы ввести на мои роли других актрис. Хотя, когда я играла, в кулисах всегда стоял кто-то из женской части труппы, примеривая на себя моих героинь. Но... Пришлось поехать на гастроли в Воронеж. Повезли туда спектакль «Повесть об одной любви». Историю чистой любви семнадцатилетних молодоженов поставил молодой талантливый режиссер Петр Штейн, моим партнером стал Александр Пантелеев. Сценография спектакля была необычной, сложной, декорации выстраивались из столов, катавшихся по сцене на роликах. Причем все перестановки происходили в полной темноте во время музыкальных пауз, за которые требовалось срочно переодеться, переобуться и выскочить вовремя на сцену. Движения, пластику ставил Владимир Грамматиков, мне приходилось впрыгивать на те столы в туфлях на платформе, что непросто. Но помогало цирковое прошлое. Репетировали мы при свете, пока не отточили до совершенства все движения.
И вот на гастролях триумвират молодых режиссеров — Морозов, Васильев, Райхельгауз, не посоветовавшись с Петром, принял решение ввести вместо Саши Пантелеева только что пришедшего в труппу молодого актера Древицкого. Назначили репетицию, поскольку спектакль сложный. Как только вырубили свет, парень заметался в темноте: «Наташа, я не понимаю, куда мне идти!» А музыкальная пауза короткая. Подбежала к нему, схватила за руку, отвела в нужное место, когда возвращалась, сама утратила ориентиры и... полетела в оркестровую яму. Обычно на гастролях мы играли спектакли во всех театрах города. В тот день работали в Воронежском оперном театре. А оркестровые ямы в оперных театрах по традиции глубокие. По чистой случайности не сломала шею, хотя упала на голову и потеряла сознание. Травма ноги оказалась серьезнейшей, но местная скорая помощь компрессионный перелом не разглядела, просто вколола противошоковый укол.
На гастролях со мной был шестилетний сын Вася, который стал свидетелем этого ужаса, поскольку в тот момент находился со звукорежиссером в оркестровой яме. Боясь его напугать, как только пришла в себя, бодренько произнесла: «Все в порядке, продолжим репетировать!» Но встать не смогла. Меня отвезли в гостиницу, где я немного отлежалась. В Воронеже провела еще неделю, ходила прихрамывая. Была счастлива, что осталась жива.
Мне тут же подписали заявление об уходе. По всем законам должны были оформить «травму на производстве», но тогда полетели бы чьи-то головы. И этого не сделали. Даже отпускные не заплатили.
— У вас не возникало желания взять адвоката и побороться за свои права?
— Какой адвокат? Такого слова даже не встречалось в моем лексиконе. Прав своих я не знала. Да и думать о своем состоянии было некогда. У сына обнаружились проблемы со здоровьем, в номере на плитке я варила ему кашки и овощные супчики. Через неделю закончились гастроли, я вернулась в Москву, села, схватилась за голову: у меня больше нет ни работы, ни здоровья, ни денег.
