Мы с Люсей думали, что будем и дальше вместе песни сочинять. Но тут в газете появилась разгромная статья «О дилетантах». А потом вышла еще и передача на телевидении, где один композитор сказал: «Песня Гурченко и Ивановой — это спекуляция на чувствах народа!» Отец Гурченко, услышав это, позвонил и плача ругал Люсю: «Доця, якый позор, як же так! Шо теперь скаже наша родня у Харькови?!» Вот, называется, и поздравила отца с Днем Победы... Люся была страшно расстроена. А я ее утешала: «Пойми, это провокация. Мы ведь с тобой актрисы, не члены Союза композиторов. Серьезные композиторы боятся, что мы у них отберем хлеб, что наши песни начнут исполнять и побеждать с ними на конкурсах. А ведь это — деньги. Вот они и дали отпор!» Люся все понимала, но удар был слишком ощутимым — это отбило у нас охоту сочинять. Правда, мы потом написали еще одну песню — о дочери. Посвятили ее шестилетней Маше, Люсиной дочке. Девочка была совершенно ангелоподобная, очень красивая, с миндалевидными глазами. И когда Люся шла с ней по улице, на Машу все смотрели. Что и вдохновило меня на стихи, к которым Люся написала музыку: «Весело иду, навстречу солнце светит. / Весело иду, моложе всех на свете. / Но на кого-то со мною рядом все восхищенно бросают взгляды. / Дочь, дочь... Милая моя, смотрят на тебя!» Правда, песня не совсем точно отражает Люсины чувства. Дочкиной красоты ей было мало. Ей очень хотелось, чтобы Маша, как и она, стремилась быть актрисой, интересовалась музыкой, разучивала стихи. Но Маше это не давалось. Люся мне жаловалась: «Ты знаешь, она не может запомнить даже четыре строчки». А мы с мужем не понимали: «Чего ты от нее хочешь? Ну и пусть играет, бегает». Вот кто Машу обожал — так это отчим, Люсин муж Саша Фадеев. По утрам он сам вставал, будил Машу, собирал в детский сад, одевал как куколку. Возился с ней больше, чем сама Люся.
С Сашей-то Люся дочку и оставила, когда у нас появилась идея поехать подработать в провинцию во время летнего отпуска. Решено было играть отрывки из спектаклей — мы взяли себе те самые роли, которых нам никогда не доставалось в «Современнике». Например, сестер в пьесе Володина «Старшая сестра». Составили репертуар, пригласили с собой ансамбль музыкантов, актеров Игоря Васильева и Всеволода Давыдова. Мой муж Валерий тоже поехал — он добыл для нас аппаратуру, которая весила как космический корабль, и сам ее таскал. Начали гастроли с Тамбова. Гостиница с тараканами, без воды. Но мы умели радоваться жизни в любых условиях, нам все казалось смешно. Покатались на лодке по реке Цне, зашли в какую-то блинную, где Люся меня поразила тем, что умяла в один присест четыре порции блинов. Я позволила себе только одну, и то переживала, что диету нарушила. И тут вечером — беда! Выясняется, что артист, который должен был играть жениха в пьесе «Старшая сестра», не смог добраться до Тамбова. Тогда Люся кинулась к моему мужу: «Валера! Ты должен сыграть эту роль!» Мы в ужасе, я ей говорю: «Да ты что? Валера — физик, он никогда в жизни ничего не играл... Он и текст не знает...» — «Ничего, еще есть час — выучит». — «Да у него с собой нет костюма!» — «Ну и бог с ним! Вот у него прекрасный свитер вязаный, как у Хемингуэя. Это сейчас модно. Я думаю, герой Володина вполне мог прийти свататься в таком свитерке». Короче, Люся за нас все решила. Но вы не представляете, что творилось с моим мужем! Вот так вот взять и выйти играть роль. Но он смог! Во всяком случае, все реплики произнес правильно. При этом от волнения постоянно руками тянул свитер вниз и вытянул его так, что вернулся за кулисы практически в платье. И музыканты, и администрация — все знали, что на сцене, как говорится, стажер. Они бросились поздравлять Валеру, чем даже вызвали некоторую ревность у Гурченко, которая, как мне казалось, любила, чтоб восхищались только ею. Но с Люсей главное было — не замечать ее перемен настроения. Сама-то она немного подуется — и отойдет...
