«С актрисой Людмилой Ивановой меня связывали долгие годы дружбы. За это время она дала мне множество интервью. Ценность талантливой актрисы и в том, что она дружила с теперь уже легендами. Много лет работала бок о бок с Ефремовым, близко дружила с Галиной Волчек, с молодой Гурченко, писала песни для Анны Герман. Помнила молодых Высоцкого и Даля. Эти отрывки из моих интервью с Людмилой Ивановной наполнены юмором и атмосферой того времени...» — рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова.
Двадцать шестого октября 1977 года была премьера «Служебного романа», и на следующее утро все мы — Немоляева, Ахеджакова, я — проснулись знаменитыми (я не называю Фрейндлих, Мягкова и Басилашвили, потому что они и раньше были известными актерами). Славу я почувствовала странным образом: старший сын, Ваня, пришел из школы недовольный. Спрашиваю: «Что с тобой?» — «Мне в школе говорят: «У тебя что, мать правда такая дура?» Вот это доигралась! Я его постаралась утешить: «А ты гордись! Что я так сыграла, что все поверили, что я — дура!» Сын согласился: «Хорошо, мама. Но все-таки ты пока лучше не появляйся в школе...»
Для многих я тогда навсегда стала Шурочкой из «Служебного романа». Знаю, есть актеры, которые ненавидят ту свою роль, по которой их все узнают. А я не отказываюсь, не стесняюсь! Жаль только, что роль маленькая, она могла быть и больше, и интереснее. Рязанову очень нравилась сцена, когда Шура приколачивает к стене траурный портрет Бубликова, и вдруг тот живой и невредимый появляется на проходной. Когда мы это снимали, Эльдар Александрович расшалился. Отвел меня в сторонку и говорит: «Давай в этом дубле отступим от сценария, но никого не станем предупреждать. Просто когда Бубликов, то есть Щербаков, пойдет на тебя с кулаками, ты кричи ему в ухо «Да здравствует живой товарищ Бубликов!» Посмотрим, что он будет делать». Рязанов любил импровизировать на съемочной площадке. Ну, я так и сделала. В нужный момент я как взвилась, как закричала... Все актеры по ходу сориентировались и зааплодировали, а Бубликов — Щербаков стал кланяться, как на собрании: «Спасибо, товарищи, спасибо!» Мне тоже надо было как-то доигрывать импровизацию, и я упала Щербакову на грудь... Когда камеру выключили, я говорю Рязанову: «У Шурочки же может быть роман с Бубликовым! Это же начало романа!» Эльдару Александровичу идея понравилась, но нам просто не хватило пленки. Ее следовало экономить. Тем более что и так материала наснимали гораздо больше, чем надо было, — его хватало на три серии, а фильм-то двухсерийный. Так что при монтаже пришлось многим пожертвовать: например сценами Ахеджаковой-секретарши с мужем, от которого в итоге остался только голос по телефону.
Помню этот удивительный подъем, атмосферу творчества на площадке. Всем миром делали из красавицы Фрейндлих «мымру». Алиса не жалела себя, говорила гримерам: «Нет, прическу надо еще больше прилизать» или «Вот этот костюм будет пострашнее». Она не боялась быть некрасивой, а это ведь такая редкость для актрисы. Долго не могла найти подходящие очки для «мымры». И вот однажды к нашему оператору зашел на съемки отец, его очки представляли собой такие уродливые «фары» в толстой оправе. Алиса тут же у него их попросила: «Ой, дайте, пожалуйста! Это то, что надо!» Пока искали детали для образа Калугиной, был выбран наконец актер на роль Новосельцева. Его ведь мог сыграть вовсе не Мягков, а Басилашвили. Вообще, много было претендентов. Например, пробовался Петр Вельяминов. Помню, Рязанов объяснял им всем: «Вы красивые, холеные... А мне не такой нужен. Новосельцев должен быть... никакой!»
