«Дуры!» — сказал Галич дамам из горкома, принимавшим пьесу «Матросская тишина»
Ну а мне роль Шуры сыграть сам бог велел. В те годы общественная деятельность была частью нашей жизни. И в каждом советском учреждении имелась такая вот «Шурочка», которая постоянно кричала: «Собираем по десять копеек!» — то на похороны, то на новорожденного. В театре «Современник» я тоже занималась общественной работой, потому что Олег Николаевич сразу же предложил мне стать секретарем правления. То, что «Современник» — мой театр, я поняла сразу, когда сидела в зале в качестве зрительницы на знаменитом самом первом их представлении в апреле 1956 года. Тогда у «Современника» не было ни своей сцены, ни названия, ни ясных перспектив. Просто группа энтузиастов, которым на время МХАТ разрешил занять сцену своей Школы-студии. Они показали спектакль «Вечно живые» (по той самой пьесе Розова, по которой позже был снят фильм «Летят журавли»). И я просто заливалась слезами... Вскоре я подошла к Олегу Ефремову и попросила принять меня в труппу. При этом я покидала театр Наталии Сац, где у меня были и роли, и успех. Мало того, со мной к Ефремову ушел и мой первый муж, Леонид Эрман. Он стал первым директором театра «Современник». Мы шли в никуда, но я чувствовала, что это нужно сделать.
Сколько бы сейчас ни снимали сериалов про оттепель, думаю, люди не почувствуют то, что чувствовали тогда мы. Постоянное счастье! На площади Маяковского, где сначала находилось здание нашего театра, у памятника поэты читали свои стихи. Нередко заходили и к нам в артистический подвал, и тоже читали стихи, бывало, что и только что написанные — так мы становились первыми слушателями. Вознесенский, Рождественский, Евтушенко... И с Высоцким мы дружили, и тоже случалось, что первое исполнение его песен было для нас. А как-то раз на Новый год Ефремов пригласил в театр Солженицына. Олег мечтал поставить его пьесу «Олень и Шалашовка», но на такой размах оттепели не хватило. Пьесу Ефремов смог поставить только в 1991 году, уже во МХАТе. Помню, Солженицын поразил нас своей памятью. Олег только один раз по очереди назвал ему каждого из нас, когда знакомил, причем по просьбе Солженицына представил по имени-отчеству. Так весь вечер потом Александр Исаевич обращался к нам, ни разу не перепутав, как кого зовут. Помню, разговаривая, он смотрел человеку прямо в глаза, действительно был в этот момент со своим собеседником... И он никуда не спешил...
А потом актеры «Современника» подружились с Александром Галичем. Они с Ефремовым загорелись поставить его пьесу «Матросская Тишина». Работали над ней полгода. Немыслимая идея, но Олег верил в нее до самого прогона. А на прогоне, когда одна дама из горкома партии заявила: «Это так нежизненно... Никакой связи с реальностью!» — Галич встал и громко произнес: «Дура!» Разумеется, спектакль не разрешили, но вовсе не из-за этого. Просто каждую пьесу приходилось с огромным трудом пробивать... Был подобный случай и с Александром Володиным, с пьесой «Назначение». На прогоне министр культуры РСФСР Попов сказал: «Надо многое переделать, вам еще работать и работать. В общем, в этом сезоне не успеем». Тогда Володин — обычно скромнейший человек — встал и ушел. Но как ни странно, именно этот жест отчаяния заставил Попова задуматься, и он смягчился, сказал: «Ну хорошо, Олег Николаевич, приходите, поработаем с пьесой. Только вот этого... Автора не берите с собой». Насчет характера Володина: это был скромнейший человек! Когда мы отмечали его юбилей в театре, в складчину купили ему хороший велосипед, зная, что такой дорогой подарок он не примет. Тогда мы устроили лотерею, сами сделали лотерейные билеты. Разумеется, все артисты выигрывали разные мелочи, а Володин — хорошие вещи: то пижаму, то часы, и, наконец, велосипед. Он был счастлив! В те годы мы уже могли позволить себе купить хорошие подарки на день рождения любимому драматургу. А вот когда только начинали... Я помню, что на творческий вечер Евстигнееву мы подарили кота в мешке, которого поймали в подворотне. Котик был спокойный, миролюбивый, мы повязали ему голубой бант. Но как только вынесли его на сцену, он стал мяукать и царапаться. Евстигнеев испугался: «Уберите его!» Потом все пошли на банкет, а мы с Валентином Никулиным под дождем поехали в тот двор, чтобы отпустить кота на волю.
