Нас с Валерой объединили и сыновья, которые у нас родились, и общее дело — бардовская деятельность. А получилось все так: в театре нужна была песня для Толмачевой, для володинских «Пяти вечеров». Ну, я писала тогда что-то в стенгазету... И Женя Евстигнеев стал меня уговаривать: «А может, ты, Мила, напишешь? У тебя же получается!» Я попробовала. И пошло! Потом уже Ефремов стал мне специально заказывать песни к спектаклям. Мы тогда всем «Современником» любили петь. Причем с увлечением пели все, независимо от того, есть голос или нет. Мы устраивали посиделки, а потом разбредались по домам, обязательно с гитарой. Тогда песни звучали отовсюду, прямо на улицах. Это было нормально, что молодежь идет и поет. По стране прокатилась бардовская волна... И мы с Валерой стали приходить на разные вечера, пели мои песни — «Улицу Горького», «Весну». Один раз вышел смешной случай: я ехала в электричке и слышу — студенты поют мое. Я им говорю: «Это моя песня!» А они: «Нет! Это песня Ады Якушевой». Люди даже не знали, кто автор. Песни эти были уже как народные. Мне довелось и на знаменитых вечерах в Политехническом выступать. Но я не считала себя профессиональным поэтом или композитором. Я не сочинитель, просто слышу музыку или стихи — и тогда пишу их. Тем не менее мои песни исполняли Анночка Герман, Гелена Великанова, Валентина Толкунова, Таня и Сережа Никитины, Людмила Гурченко...
Когда из «Современника» ушел Ефремов, я сделала выбор в пользу родного театра, осталась с Волчек, своей однокурсницей.
Но главных ролей у меня по-прежнему не было. Правда, я долго репетировала роль Айша-Апы в спектакле «Восхождение на Фудзияму». Фактически это была моя первая большая роль в театре. Но потом Волчек у меня ее забрала и отдала старенькой Любови Добржанской, которая все месяцы наших репетиций болела и не появлялась в театре. Это было тем удивительнее, что я ее помнила еще молодой, в спектакле «Давным-давно», и всегда ее очень любила. Может быть, это и уберегло меня от похода в кабинет Волчек. Я отступила и стала ждать. И дождалась! Роль в итоге вернули мне, когда Любовь Ивановна стала себя плохо чувствовать.
«Товарищи, это же новый Жан Габен!» — заявила Волчек, впервые увидев Евстигнеева
В «Современнике» я ближе всех общалась с Галей Волчек, мы стали дружить с того дня, как поступили в Школу-студию МХАТ. В первый же день учебы Галя сказала: «Мила, надо отметить. Давайте соберемся с ребятами у меня дома, папа уехал». Про папу я, конечно, знала. Борис Волчек был знаменитым кинооператором, трижды лауреатом Сталинской премии. И квартира у них была соответствующая, в доме на Полянке. Мне, выросшей в коммуналке, отдельная квартира казалась роскошью. Галя сразу взяла дело в свои руки, сказала собравшимся: «Ну что, сложимся по три рубля?» Выглядела она шикарно — в сшитом на нее коричневом платье, на каблуках. Ребята поначалу стеснялись, танцевали мало. Больше курили, это было модно. И я тоже решилась взять сигарету. Но Галя, увидев, что я прикуриваю, выдернула сигарету у меня из рук, сказала: «Тебе не надо курить. Потом не бросишь». И я сразу ей поверила. Больше никогда в жизни не пробовала, хотя у нас в «Современнике» курили почти все. За это я Гале очень благодарна! Еще в Школе-студии стало понятно: Галя — лидер. Смелая... Помню, однажды она вернулась с летних каникул — волосы выкрашены в белый цвет и подстрижены. И красная помада! Для начала пятидесятых это был, можно сказать, вызывающий вид. Но ей это шло...
Что касается Жени Евстигнеева, то он присоединился к нам на третьем курсе. И, кажется, именно Галя первая разглядела в нем гения и не побоялась во всеуслышание объявить об этом: «Товарищи, это же новый Жан Габен!» Вслед за ней многие стали шептаться: «Гениальный артист! Евстигнеев! Приехал из Владимира!» Так вышло, что я сначала услышала все эти разговоры, очень меня заинтриговавшие (было интересно: надо же, еще студент — а уже гениальный), и только потом увидела самого Женю. И, если честно, в тот момент была разочарована: идет по коридору худой, невзрачный, с разболтанной походкой лысый человек... Он ведь был на семь лет старше нас всех, в Школу-студию поступил, уже имея актерский опыт. Одевался Женька нелепо: трикотажная рубашка-бобочка, костюм неопределенного цвета. Все изменилось, когда они с Галей Волчек поженились, Женя приобрел лоск. Ничего удивительного: все, кто с ней соприкасался, преображались... Скольких актрис Галя в нашем театре одела: по комиссионкам, на копейки. И меня в том числе. Мы с ней даже духи сами делали! Французских же было не достать, так мы брали за основу какую-нибудь «Красную Москву» и добавляли туда что-то: то гвоздику, а то и нафталин. Экспериментировали... И надо сказать, у нас получались очень необычные и яркие ароматы.
