Собственного свободного времени у нас вообще не было — его следовало целиком посвящать делу. С утра встал, оделся и пошел в театр. А там — до ночи. То репетиция, то собрание, то спектакль... Бывало, что и после спектакля Олег Николаевич объявлял: «Мне надо показать вам новую пьесу. А когда? Завтра с 12 часов репетиция... Давайте сейчас, что ли?» И до четырех ночи читка. А как выходной подойдет, он спрашивает: «Как проведем вместе свободный день?» Новый год — Ефремов дает мне задание: «Мила, что придумаем на праздник?» Он буквально не отпускал от себя актеров, ненавидел пропуски, если человек без причины не явился в театр — сердился... Ввел штраф три рубля за опоздание. Лиля Толмачева любила опаздывать, и вот ей приходилось платить. Правда, эти деньги потом шли на конфеты нашим же женщинам.
Я не знаю, чем объяснить нашу тогдашнюю преданность театру — это нынешнему поколению будет сложно понять. Как такой коллектив вообще мог существовать? На основании чего 30 взрослых людей отказывались от всего, забывали про личную жизнь?.. Как согласились работать на износ, не думая даже о здоровье? Вот я играла Старуху в пьесе «Без креста» и должна была каждый день присутствовать на длинных репетициях. Независимо от того, в массовке ты или в главной роли, должен быть в театре от начала до конца. Чувствую, падаю с ног! В перерыве присела на диван и провалилась в сон. Слышу сквозь дрему, помреж кричит: «Иванова! На сцену!» Я рванула и упала на лестнице. Кстати, на этих трех ступеньках, ведущих на сцену, многие падали. Олег Николаевич тоже как-то на спектакле пошел в темноте, поскользнулся и, промазав мимо входа, упал в зал. Приземлился на колени зрительнице в первом ряду, сломав ей палец... Короче, я тоже упала на этой роковой лестнице и сломала два ребра. Привозят меня в больницу, а я как в горячке твержу только одно: «Через четыре дня прогон спектакля! Я не могу отсутствовать! Не кладите меня!» Положили, конечно. Но к прогону я встала и явилась в театр с перебинтованными ребрами, доехала на такси. Ефремов даже не удивился. Сказал: «Так! Поставьте ей раскладушку, пусть после выходов на ней отдыхает». А мне: «Кстати, твою роль Старухи мы сняли. Ты теперь играешь Доярку. Боевую такую, симпатичную, поняла?» Поняла! Что ж, я сыграла Доярку. Плясала даже со сломанными ребрами...
В день моего рождения началась война
Мы, конечно, относились к неизбалованному поколению — ведь детьми пережили войну... Мне исполнилось восемь лет, когда она началась: у меня день рождения 22 июня. Помню, как мы с мамой пошли покупать конфеты к столу, потому что ожидались гости. И вдруг из громкоговорителя понеслось что-то страшное... Больше всего меня тогда поразила тишина... Люди даже не плакали, а подавленно молчали. Мама молча развернулась и повела меня обратно. Я говорю: «Мама, а как же конфеты?» — «Какие теперь конфеты?» Потом мы еще месяц жили на даче, начались воздушные тревоги. Всех обязали вырыть бомбоубежище, это называлось «щель». В нее мы бросались, когда начинала выть сирена. Помню, меня сразу начинало тошнить от этого воя... До сих пор такая реакция на громкие звуки. Мы хотели эвакуироваться, но если человек не числился на крупном заводе или в театре, было невозможно достать билеты, вокзалы ведь осаждали толпы. Но у нас дед работал слесарем на Ярославском вокзале, и он нас записал в очередь за билетами. Мы в ней еще стояли три дня... Что там творилось — не передать! Многие пытались взять с собой перины, патефоны, подушки... Хотя существовало распоряжение: на каждого человека не более 20 килограммов вещей. Моя законопослушная мама оказалась одной из немногих, кто это условие выполнил... Мы сели в теплушку с одним чемоданом. Ехали к папиному брату в Чкалов (сам папа был в это время в экспедиции, он работал геологом). Оттуда — в Челябинск, потом в село Кундравы на Урале, потому что там продолжал стоять с геологической партией наш папа. Конечно, все это в ужасных условиях — в дороге ели только хлеб, спали на третьей полке. Люди в провинции на толпу москвичей-беженцев смотрели без особенного удовольствия, поэтому мы несколько раз переезжали, пока не приехали в Миасс. В этом городке папа нашел нам временное жилье, а сам он работал в тайге, на добыче циркония, который был нужен для строительства самолетов. Я частенько приезжала к отцу, жили мы там в «балагане». Знаете, это такой домик, врытый в землю, а внутри только нары и печка, пол земляной... Так что к спартанским условиям я привыкла с детства!.. Да и когда в Москву вернулись, в сытости не жили. Пошла я в школу, а там дети — кто в чем, в калошах на шерстяной носок, в перелатанных отцовских шинелях. Тетради у нас были сделаны из газет, учебников не достать... Но вы не поверите, у меня все равно было счастливое детство! Я уже тогда мечтала о театре. И в шестом классе единственный раз в жизни я играла красавицу, героиню — в «Снегурочке» по Островскому. Мне дали роль Весны, для которой мама сшила мне удивительное нежно-розовое платье, украшенное цветами. Я была уверена, что и дальше так пойдет. В результате всю жизнь играла всяких Шурочек, Клав, Васют...
