На следующий день меня вызвали в дирекцию и сказали, что я уволена.
Признаюсь, был короткий период, когда решила завязать с актерской профессией и стать театральным критиком: «Вот тогда я вам всем устрою — мало не покажется!» Но на счастье — и мое, и тех, кому предопределялось корчиться на острие моего пера, — меня приняли в труппу Театра имени Станиславского.
Упустить такой шанс было непростительно, и я стала ходить на все спектакли и учить все роли, которые могла бы играть. И как только кто-то из исполнительниц заболевал или уходил в декрет, предлагала себя в качестве замены. Таким образом сначала влезла в кучу спектаклей, а вскоре стала получать роли главных героинь в новых постановках. Сыграла Таню в «Прощании в июне» Вампилова, Луизу в «Коварстве и любви» Шиллера, Сашу в «Живом трупе» Толстого... Кстати, на одном из этих спектаклей побывал Юрий Васильевич Катин-Ярцев. На следующий день мастер специально пришел в театр и попросив позвать меня с репетиции, сказал: «Аня, вы прекрасно играли. Я так счастлив, что в вас ошибся».
Очень хотела сыграть Лиззи в «Продавце дождя», но поскольку пьесу Ричарда Нэша в Театре Станиславского ставил Леонид Варпаховский, шансов получить ее у меня не было. Роль досталась Людмиле Поляковой. Спектакль с успехом шел несколько месяцев, когда стало известно, что актриса ждет ребенка. Заглядываю однажды в репертуарную часть с каким-то текущим вопросом и слышу:
— Мы решили предложить Леониду Викторовичу ввести тебя в «Продавца дождя» на то время, пока Мила в декрете. Как к этому относишься?
Меня чуть не разорвало от радости:
— Я согласна! А когда будете папе звонить?
— Сегодня, через час-полтора.
Лечу домой и жду у параллельного телефона. Наконец раздается звонок, одновременно с папой поднимаю трубку и слышу такой диалог:
— Леонид Викторович, мы тут посовещались и решили ввести на роль Лиззи Анну Леонидовну.
— А кто это?
На том конце провода повисает пауза, потом звучит недоуменное:
— Как кто? Ваша дочь — Анна Варпаховская.
— А-а, нет! Эта артистка не годится, подумайте еще.
Несусь к нему с воплем:
— Папа, как ты мог?!
И он подслащивает уже проглоченную мной горькую пилюлю:
— Понимаешь, Лиззи же некрасивая, а ты красивая, поэтому не подходишь.
Не думаю, что он совсем уж не верил в меня, только страх: «Вот дам дочери роль, а если она не справится? Куда тогда со стыда деваться?» — оказался сильнее.
Хорошо помню выражение его лица на первых репетициях спектакля «Волки и овцы», где мама выбила-таки мне роль Глафиры. С каким умилением он смотрел на других актеров и какой скорбью наполнялся взгляд, переведенный на меня. Я страшно комплексовала, но держала переживания при себе. В глубине души знала, что справлюсь и папа еще будет мной гордиться.
Худсовету «Волков и овец» сдавали на гастролях в Куйбышеве. Перед огромным, темным, безмолвным залом. После показа у меня было четкое ощущение, что провалилась. Коллеги начали жалеть, давать советы, как вести себя в этой сцене, чего добавить в другой. Еще немного, и вконец бы запутали, сбили, заморочили. Чтобы этого не случилось, папа на три дня запер меня в гостиничном номере — даже еду туда носил. На четвертый день — премьера, где с первого появления Глафиры на сцене между мной и публикой возник контакт. Это так вдохновило и раскрепостило, что я буквально купалась в роли. А папа, как потом поведала мама, сидел в зале пунцовый от гордости и на моих сценах показывал большой палец. Когда вернулись в гостиницу, я поцеловала ему руку — в благодарность за первый сумасшедший успех и за заточение в номере. Останься я «на свободе», точно ничего не сыграла бы.
Московская премьера была назначена на тринадцатое февраля 1976 года — на следующий день после ухода папы. Я не представляла, как смогу выйти на сцену, готова была попросить руководство театра отменить спектакль. Но мама запретила: «Папа бы этого не одобрил». Как отыграла в тот вечер, не помню... Впоследствии на протяжении многих лет «Волки и овцы» шли на сцене театра двенадцатого февраля — в память о Леониде Варпаховском.
