«Однажды Мейерхольд и Райх посмотрели спектакль в театре у Таирова и вернулись ужасно расстроенными: постановка имела огромный зрительский успех, игра исполнявшей главную роль Алисы Коонен была блистательна, — вспоминал папа. — Зинаида в досаде и негодовании металась по комнатам, потом подлетела к телефонному аппарату, набрала номер Таировых и защебетала: «Алисочка, спектакль бесподобный, ты божественна, но дружеский совет — не подходи так близко к рампе, при ее свете видны все твои морщинки». Положив трубку, удовлетворенно потерла ладони: «Все, теперь они точно до утра не заснут!»
Мейерхольд имел обыкновение, приблизив к себе человека, через какое-то время без видимых причин резко его оттолкнуть. Впервые гневно обрушился на Варпаховского по наущению жены. Райх возмутилась, что Леонид посмел сфотографировать ее на репетиции (отец делал это постоянно, все давно к этому привыкли)... «не в той юбке». Вскоре отличавшийся чуть ли не параноидальной мнительностью Мейерхольд заподозрил руководителя лаборатории в «краже» его творческих находок. Отец тут же написал заявление об уходе, собрал все записи, снимки, фотопленки, погрузил на подводу и отвез к театру. Однако своего отношения к Мейерхольду не изменил, продолжая восхищаться его творческим гением.
В начале шестидесятых, готовя цикл статей к девяностолетию Мейерхольда, папа обнаружил среди хранившегося в Центральном государственном архиве литературы и искусства творческого наследия режиссера документ, прочитав который, двое суток лежал лицом к стенке, ни с кем не разговаривая. Это был ответ Мейерхольда на запрос военного комиссара Краснопресненского района дать «подробную политическую характеристику Л.В. Варпаховскому». Мейерхольд обвинял отца в формализме, карьеризме, антисоветских методах работы и завершал письмо фразой, гарантирующей интерес органов НКВД к тому, кому дается характеристика: «...глубоко убежден в том, что в лице Варпаховского мы имеем тип, чуждый нам, с которым надо быть весьма и весьма осторожным».
Не удивлюсь, если где-то в архивах хранятся и другие доносы Мейерхольда на отца, повлиявшие на то, что через полтора года казахстанская ссылка была заменена на десять лет лагерей.
Папа сделал копию «политической характеристики», но никому, кроме домашних, ее не показывал и даже запретил упоминать. Не хотел бросать тень на память Мастера, который и сам стал жертвой молоха, и до конца своих дней пропагандировал творчество Мейерхольда, называя его великим режиссером и педагогом. В этом весь папа — мягкий, интеллигентный, великодушный, умевший прощать любые совершенные в отношении него подлости.
В 1940 году, не отбыв в БАМлаге и трети десятилетнего срока «за контрреволюционную агитацию», Леонид Варпаховский получает новые десять лет по той же «контрреволюционной статье», но местом отбывания срока назначается Магадан. О том, как на Колыме они познакомились с мамой, осужденной на восемь лет лагерей как жена врага народа, их огромной любви, которую оба пронесли до конца дней, я расскажу позже, а пока еще об одной низости, «благодаря» которой отец восемь месяцев провел в камере-одиночке.
В мае 1947 года, скостив полгода за постановку оперы «Травиата» в Магаданском музыкальном и драматическом театре имени Горького, папу освободили, но он уже в качестве вольнонаемного решил остаться на Колыме — с Большой земли доходили слухи, что все, кто возвращался, тут же получали новый срок, а то и расстрельную статью.
После пяти месяцев свободы — новый арест. На сей раз по доносу популярнейшего в тридцатые годы исполнителя лирических песен и романсов Вадима Козина, отбывавшего в Магадане срок по трем статьям, из которых только одна была политической, а две другие — «нетрадиционные отношения» и «совращение несовершеннолетних».
