А еще мы говорили об Анфисином будущем: вот она вырастет, окончит школу, выберет профессию, у нее в Москве будет уже своя, взрослая жизнь. А про нас Дима мечтал: «Когда завяжу, накопим денежек и уедем на Алтай». Мы всерьез искали там домик. У нас была песенка, в тяжелые минуты обнимались и хором пели Бутусова: «Мы будем жить с тобой в маленькой хижине / На берегу очень тихой реки...» В конце меняли слова и перечисляли, где именно будет стоять наша хижина: на берегу океана, озера, болота...
На венке, который я положила на его могилу, была одна фраза: «Мы будем жить с тобой в маленькой хижине». Какая-то злобная бабка мне потом писала: «А вы видели, какой венок Марьянову принесли?» Тупая гусыня, это мой венок! Если так случилось, что наша хижина стоит теперь на берегу реки Вечность, значит, мы там встретимся. Недаром в одной из последних эсэмэсок Дима написал: «Я хочу прожить с тобой всю жизнь. И дальше... Ты — единственный человек, кого я хотел бы видеть ТАМ...»
Мы много говорили с ним о жизни. Он произносил очень пронзительные вещи: «А для чего это все? Меня не станет рано или поздно. Скорее всего, я уйду первым. У нас все-таки разница с тобой семнадцать лет». Надо сказать, мы часто думали о том, как это произойдет. Дима даже стихи сочинил, в конце есть строчки: «Настанет день, когда я не буду с тобой. Тогда сомкнуть ряды и держать строй!»
— А как к вам относились родственники Марьянова? Что поменялось после его ухода?
— Юрий Георгиевич никогда не приходил к нам в гости с пустыми руками. Постоянно приносил подарки Анфисе. Но он ни разу не попросил ее называть его дедушкой. Только по имени-отчеству и на «вы». И меня до последнего дня — только на «вы». «Татьяна» и «ты» — подчеркнуто обращался к своей второй невестке. Мы с Димой на Юрия Георгиевича производили впечатление нестабильной пары, слишком все напоказ. Он же любит тишину, «молчание» в отношениях. Свекор не почувствовал глубины нашей связи, а ведь чрезмерная открытость только из-за нашей близости происходила. Ему казалось, что ситуация шаткая, что я не задержусь рядом с его сыном. Когда в первый раз Дима при отце сказал, что хочет все переписать на нас с Анфисой, он чуть снова не поседел. Видела его реакцию.
— Ты себя заранее хоронишь?!
— Да нет конечно. Но я невечный...
А после похорон его родные от нас отвернулись. И на меня всех собак повесили. Может, так им легче жить. Я пыталась посмотреть на ситуацию их глазами. Первое время звонила брату Димы Мише, его жене Тане. Они не хотели разговаривать. Кстати, поведение Тани — самый большой удар, я считала ее сестрой. И вдруг такое. Словно нас с Анфисой похоронили вместе с Димой. Если это из-за наследства... Тогда им бы наоборот — следовало дружить со мной. Договориться всегда легче. Мне не за что благодарить этих людей. Нет надежды на мир.
