Я потребовала очной ставки с Абаем. Хорошенько спрятала в рукав орудие своей мести — спицу, чтобы не нашли следователи. Расчет был на то, что нас с Абаем посадят друг напротив друга. Но меня усадили у двери, а Борубаева — почти у окна. И между нами — три стола. Я стала говорить, что хочу посмотреть ему в глаза, но следователь сказал: «Слышал, что у вас на Востоке есть закон кровной мести. Близко к Абаю вы не подойдете». Все равно рванула через столы, но меня скрутили, прижали к полу и тут же выпроводили восвояси.
Началось следствие, я улетела в Ташкент. Смутно помню сочувственные глаза, руки, которые меня гладили, заплаканное мамино лицо, дочку, еще ничего не понимавшую, забитую народом квартиру, фотографию Талгата с черной ленточкой... Только потом поняла, что все были страшно возмущены кремацией. В Узбекистане так не принято.
Но мне было все равно. Я не спала, не ела и, как и в Вильнюсе, не выпускала урну из рук. Все время ждала — вот мрак рассеется, войдет Талгат и мы вместе посмеемся. Думала: «Вот сейчас все закончится. Сейчас... Сейчас... Еще через минутку».
Помутненное сознание нашло причины для надежды. Где-то за полгода до случившегося нам начали звонить со всей страны. Встревоженные голоса спрашивали:
— Что случилось? От чего умер Талгат?
Я с недоумением и возмущением отвечала:
— Да что вы такое несете?! У нас все хорошо, муж сейчас на съемках.
Кто-то, видимо, запустил глупую сплетню, и мы вместе посмеялись над тем, что слухи о смерти Нигматулина сильно преувеличены. Есть поверье, что после таких ложных известий человек будет жить долго. Когда Талгата не стало, звонили те же люди, но уже со смешком: как, неужели опять? И меня снова посещала уверенность, что скоро увижу его живым.
На Востоке женщин не пускают на кладбище. Талгата похоронили на Старом кладбище, в Чиланзаре, недалеко от киностудии «Узбекфильм».
До сорокового дня снился один и тот же сон: будто Талгат открывает дверь и заходит в комнату. Думала, сойду с ума. А потом в Вильнюсе состоялся суд. В прессе начали появляться статьи о деле, потом пасквили, фигурантов таскали на Лубянку, где расспрашивали о «секте». Все вокруг искали «бриллиантовый пояс» Мирзабая, куда он якобы зашивал деньги и драгоценности. При обыске у него нашли тридцать пять сберкнижек с достаточно большой суммой. Но все это для меня уже не имело никакого значения...
Мне было все равно. С уходом Талгата мой мир рухнул. Я не ела, не пила, это мне больше не было нужно. Пропало желание жить... Когда уже не могла ходить, врач очередной скорой наклонился и тихо сказал: «Девочка моя, через несколько часов вам уже никто не поможет».
Это услышала моя мама и расплакалась. А потом сказала страшное: «Ты не хочешь жить? Хорошо, умирай. Но даю тебе слово матери, что твоя дочь останется круглой сиротой. Я не возьму на себя твои обязанности и не буду о ней заботиться. Сдам твою дочь в интернат!» Конечно, моя мама никогда не оставила бы Линду, это была просто ее попытка встряхнуть меня. Вернуть к жизни. Еще помню, Линда подбежала и от бессилия, не зная, как меня расшевелить, стала трясти за руку: «Мама, мама, пойдем поиграем в мячик». Как ударило: неужели наш с Талгатом ребенок останется совсем один в этом мире? И я потихоньку начала возвращаться к жизни.
