Когда привезли в больницу, со мной случилась истерика. В приемном покое нянечка, усадив на табуретку, принялась стричь меня наголо. Я кричала, заливаясь слезами, выворачивалась, хваталась за безжалостную машинку, пытаясь спасти свои волосы.
В большой палате лежали еще четыре девочки. Все мы были как из инкубатора: одинаковые бритые головы с коротким чубчиком, одинаковые фланелевые пижамки в бледный цветной горох... Мою ногу до колена заковали в гипс. Меняли его раз в полгода, тогда и купали, а так — только обтирали спиртом и голову над тазом мыли. Обитателям палаты строго-настрого запрещалось вставать с постели.
Больница напоминала тюрьму, а мы — заключенных. Если сделал что-то не так, клали на панцирную сетку, покрытую тонким байковым одеялом, и привязывали руки и ноги к спинкам кровати. Наказание длилось до тех пор, пока не повинишься. Я никогда не плакала и не просила прощения. Не понимала: за что? За то, что на одной ноге проскакала к соседке по палате? Характер у меня был строптивый и упрямый, я могла так сутками лежать и терпеть. Меня отвязывали из страха, что замерзну.
Детства у меня не было, я очень рано повзрослела. Сколько всего передумала, лежа на больничной койке! Именно тогда научилась фантазировать. Стоило закрыть глаза, как уносилась в волшебный мир, полный придуманных персонажей. В нем не было боли, страданий, насилия. А у меня были длинные волосы до пояса и стройные здоровые ножки...
Но открываешь глаза и снова видишь белый потолок с трещиной посредине и голую лампочку. Она гасла ровно в десять вечера и зажигалась рано утром, когда разносили градусники. Стенки покрашены голубоватой масляной краской. Сквозь решетки на окне был виден кусочек неба...
Единственной радостью для меня был вышитый мамой конвертик, подвязанный ленточками к спинке железной кровати. Часами я разглядывала летающего среди облаков голубка. В этот конверт мне клали гостинцы. Деткам приносили книжки, их вслух читала санитарка. Я была очень замкнутой. Медсестры спрашивали у моих соседок по палате: «Ну как девочка, привыкает или нет?» А девочка была молчалива, ни с кем не общалась, ни на что не жаловалась...
