Вот Прасковья Алексеевна на гастролях очень любила устроить стол. Накрывала по-московски: из селедочки все до последней косточки вытащит, красиво порежет, картошку варила под тряпочкой — лучше разваривалась, кирпичи тащили в номер положить под плитку, чтобы баклажаны вкусно приготовить. Конечно, звали гостя: или ее старого поклонника Балагурова, или еще кого-нибудь. И вот однажды — гастроли, стол, а прошел слух, что Гена Косюков, режиссер, хочет запускаться с комедией. «Давай Косюкова сегодня позовем», — предлагает Прасковья Алексеевна, и я догадываюсь, что есть у нас в Геннадии свой бубновый интерес. Позвали. Едим, выпиваем.
— Геночка, ты ставить сейчас собираешься? — спрашивает Рыбникова.
— Да, Прасковья Алексеевна, — признается Косюков.
— А между прочим, — говорит она, повышая октаву, — я могла бы быть тебе полезной в этой комедии! Я ее читала! И вообще, Гена!..
А он, Гена-то, скромный хороший мужик. Растерялся совершенно: то ли селедку есть, то ли работу предстоящую обсуждать, то ли вообще сбежать от коварных артисток! Смотреть на Косюкова, конечно, было ужасно смешно. Но в итоге Прасковья пробила-таки эту линию — в комедии роль получила. «Не понимают люди, когда актриса тихо ждет, — учила меня Рыбникова. — Значит, надо брать быка за рога!»
Надо признать, у нее это получалось лучше, чем у меня. Вот у Виктора стратегии не было, но это потому, что он был нарасхват всегда. Вообще, Витиными театральными работами я восхищалась ничуть не меньше, чем киношными. Как он играл в постановках Гончарова, купчика в пьесе «Дети Ванюшина», Шута в «Короле Лире», Аркашку в «Лесе», в изумительных «Беседах с Сократом»! За несколько дней до спектакля пьеса обычно раскладывалась в комнате, значит — погружается, пошел вглубь.
Никогда не видела, чтобы он так к съемкам готовился. Может потому, что ему это легче давалось. Я еще дергала, скулила: «Витька, давай говорить, у меня ничего не вырисовывается!» Мне советовал, помогал часто. Садились, разбирали. Быть самому себе режиссером, придумать легенду — это ж уметь надо! А Витя мог. Он скажет одну фразу — и можно идти играть, все предельно понятно. Артист до мозга костей! Играл легко и при любой возможности.
