Он был очень трогательным человеком. Бывало, я говорила:
— Олег Николаевич, вы дали мне главную роль во втором составе, ну не надо мне этого! Дайте другую, пусть второстепенную! Хочу делать ее сама! Если режиссер создает спектакль на конкретную актрису, чтобы не подвести всех остальных, я обязана идти по ее рисунку. Иначе это будет смотреться непрофессионально или актерам придется отдельно репетировать со мной. На сцене получится раскардаш: я про свое играю, они про свое. Это же плохо!
— Знаешь что, моя дорогая! Я с актрисой, про которую ты говоришь, сплю, я обязан дать ей роль! А ты мне кто?
— Ну, спать я с вами все равно не буду!
— А я и не хочу!
— А чего тогда тему завели?
— И зачем я их столько развел, всех надо теперь ролями обеспечивать!
— А с Табаковым вы пересекались?
— Нет, с ним наше общение тогда прервалось. Я пошла во МХАТ, он остался в «Современнике». Их отношения с Олегом Николаевичем всегда были очень соревновательными, что свойственно талантливым людям. А ведь на съемках «Гори, гори, моя звезда» все было иначе. Помню, Табаков прилетает, рыдает в голос. Схватил Ефремова, Митту, меня обнял: «Где я был, что я слышал! Был у Окуджавы, знаете, какую песню он сочинил?! Это же про нас». Слезы у всех катились градом, когда Олег пел:
Господи, мой Боже,
Зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится
И это ей странно самой,
Пока ей еще хватает
Времени и огня,
Дай же ты всем понемногу...
И не забудь про меня.
Сильнейшая эмоция, одна на всех, больше в моей жизни такого не повторялось.
— Вы прослужили во МХАТе двадцать лет. Недавно на страницах нашего журнала Всеволод Шиловский высказал множество претензий в адрес Ефремова. Согласитесь с ним? Были обиды?
— А я человек необидчивый. И вообще — обидой мы обычно называем свое неумение управлять ситуацией. Я же привыкла ситуацию, если она не нравится, исправлять. Театр для меня как семья, где мы не только любим, но и многое друг другу прощаем, на чем-то настаиваем, чего-то добиваемся, требуем. А для кого-то это — банка с пауками. В любом случае театр состоит из людей, заключенных в одну общую оболочку, их связывают положительные, отрицательные, нежные, грубые — разные отношения. Если ты это принимаешь, театр становится смыслом жизни.
Шиловский смотрит на МХАТ со своей точки зрения, и он, безусловно, имеет на нее право. Но если он оказался ненужным в театре, это не повод перечеркивать все, что сделал Ефремов. У Ефремова, создававшего новый театр, точка зрения на происходившее была иной. С Шиловским они никогда бы не договорились. Поэтому считаю: в театре нужно служить, только если ты без него жить не можешь, и понимать: там тебя ждут не только пряники.
