— Вы поставили в Театре Пушкина много спектаклей. Какой оказался для вас самым сложным?
— «Великая магия», потому что я впервые сыграл в собственном спектакле, причем главную роль. После этого я понял: актер и режиссер — две несовместимые профессии. Потому что режиссер Писарев делает слишком много поблажек артисту Писареву, а артист Писарев всегда может договориться с режиссером. А между актером и режиссером должны присутствовать и любовь, и конфликт. Получился хороший спектакль, но он стал быстро разваливаться, потому что «глаза со стороны» у него не было. Спектакль изнутри, на сцене, и спектакль из зала — это два совершенно разных спектакля, и психологически мне было непросто. Думал, что смогу приспособиться, но нет. И через пять лет спектакль снял.
— О каких названиях на афише Театра Пушкина мечтаете, какие пьесы лежат у вас в режиссерском «портфеле»?
— А у меня нет никакого «портфеля», репертуар всегда возникает интуитивно. Это не значит, что нет пьес, которые мне интересны. Но пока у меня нет решения, не могу начать работать. Когда-то Александр Борисович Титель предложил мне поставить в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко оперетту Оффенбаха «Прекрасная Елена», мол, это же твой материал. А я отказался: «Материал мой — веселый, яркий. Но у меня нет решения».
— То есть сначала вы ставите спектакль в своей голове, а потом его репетируете?!
— Конечно. Поэтому я и в опере могу работать. Режиссер, который все рождает во время репетиции, даже самый гениальный, не сможет работать в музыкальном театре, там слишком много ограничений. А для меня ограничения — это источник вдохновения, фантазии, это свобода! Когда говорят: «Ставь что хочешь, бюджет неограничен» — ничего не могу придумать. А если предупреждают: «У нас в театре нет колосников, подвесить сверху ничего нельзя» — то уже становится интересно, надо что-то выдумывать! Если в массовке всего 15 человек, а надо на сцене изобразить толпу, то моя режиссерская мысль начинает работать. А если могут дать и 50, и 100 статистов, мне работать сложнее.
Чаще всего бывает так, что материал мне предлагают театры, артисты... Исключение составляет «Женитьба Фигаро» — этот спектакль я много лет мечтал поставить. Потому что спектакль Плучека в Театре сатиры стал самым сильным театральным впечатлением, которое я получил в 15 лет от «взрослого» спектакля. На меня не произвели такого впечатления спектакли «Современника» или Театра на Таганке с их социальными пафосом. А в «Женитьбе Фигаро» я увидел праздник, красоту, стремление к гармонии, юмор!
И еще увидел артиста, который может совместить в себе и праздник, и грусть, и радость, — Андрея Миронова. Спектакль к тому времени шел уже лет восемнадцать, и это был последний год, когда постановка жила, — вскоре Миронов умер. Я сидел в зале, чувствовал безграничную любовь публики к Фигаро и не понимал: это любовь к герою пьесы или любовь к актеру? Есть телеверсия этого спектакля, которая была немного раньше записана. Но она не передает впечатления от того праздника, который был на сцене. Я решил: если стану актером — обязательно сыграю Фигаро. Но получилось так, что я пошел дальше — поставил «Фигаро»! Причем сделал его и как драматический спектакль — в Театре Пушкина, и как оперу — в Большом театре.
— Какие у вас самые любимые места в Театре Пушкина?
— Я люблю весь наш дом, от трюма до чердака. Очень люблю буфет, где мы все можем встречаться — и технические службы, и администрация, и артисты. Причем буфет у нас очень домашний, отражает наш дух, семейную атмосферу. На стенах висят фотографии наших сотрудников в возрасте от трех до пятнадцати лет — и я там есть. Это очень забавно, когда в таком нежном возрасте узнаешь будущих артистов, своих любимых людей. Не знаю, кто завел эту традицию, но я ее продолжил. Когда новый сотрудник работает в театре год и становится ясно, что он здесь закрепился, у него появляется право повесить в буфете свое детское фото.
