Пиросмани пришел. Собравшиеся разглядывали его с неподдельным интересом, некоторые набрасывали карандашный портрет — зачесанные назад волосы с проседью, небольшую подстриженную бородку и бледное лицо, носящее одновременно следы босяцкой жизни и, по словам Ладо Гудиашвили, «отпечаток какой-то культурной мягкости». А он, не замечая этого, сидел в сторонке и внимательно слушал. Получив слово, Пиросмани обвел грустными глазами зал и тихо сказал: «Вот что нам нужно, братья. Посередине города, чтобы всем было близко, необходимо построить большой деревянный дом, где мы могли бы собираться; купим большой стол, большой самовар, будем пить чай, говорить о живописи и об искусстве...»
Затем его уговорили сфотографироваться. В роскошном фотоателье Эдуарда Клара на Головинском проспекте Нико чувствовал себя неловко и на фотокарточке вышел скованным и мрачным.
Социальные потрясения 1917 года еще больше ухудшили условия существования нищего художника. Он даже исчез на какое-то время из Тифлиса, никому ничего не сказав и ни с кем не простившись. Куда ездил — неизвестно, но позднее его картины начали находить в Гори, Кахетии, Имеретии.
Пиросмани вернулся в Тифлис в марте 1918 года и не нашел многих друзей. Уехал и Бего Яксиев. Помочь художнику оказалось совершенно некому. Голодным бродил он по улицам в поисках жилья и работы. И неожиданно работа нашлась. Еще остававшийся в Тифлисе духанщик Абашидзе обещал платить едой и водкой. Неподалеку, на Молоканской улице, дом 29, появилось и какое-никакое жилье. Последним пристанищем Нико стала крохотная сырая каморка, где стоял топчан, на стене вместо шкафа висела небольшая коробка, а в углу были свалены ведра, краски и кисти. Его здесь видел художник Ладо Гудиашвили и был поражен болезненным и изнуренным видом Пиросмани. Нико сказал тогда грустно: «В жизни бывают минуты светлые и горькие. Мне больше досталось горьких».
В начале мая, в один из дней Страстной недели, он пришел домой и упал на холодный пол. Только на третьи сутки сапожник Арчил Майсурадзе, живший в том же дворе, услышал стон: «Мне плохо. Я не могу встать». Соседи наняли фаэтон и отвезли художника в ближайшую больницу. Скорее всего в Михайловскую — только в ней сохранилась запись, которая может относиться к Пиросмани: «...доставлен в приемный покой мужчина неизвестного звания, бедняк, на вид лет 60, в тяжелом состоянии, с отеками всего тела, со слабым пульсом и через несколько часов, не приходя в сознание, скончался. Тело погребено на кладбище святой Нины в месте, отведенном для бродяг».
