Сперва обоим актерам съемки давались тяжело. Лотяну и себя не щадил, о чем многие не подозревали: он производил впечатление человека, уверенного в себе, даже безапелляционного. Но ища точное художественное решение, не спал ночами. Сам писал сценарий, вмешивался в работу всех, вплоть до бутафоров. На площадке показывал, как надо играть, и актеры должны были повторять за ним. Тома вспоминала, что во время съемок эпизода, где Иоанна дарит сопернику Саввы бусики, она не могла быстро развязать на шее веревочку. Лотяну, выйдя из себя, схватил Светлану за руку, утащил с площадки, сорвал ветку и стеганул. Она обиделась, даже убежала куда-то, но постепенно стала понимать, что Эмиль всеми возможными способами добивается от актеров единственно нужного решения сцены.
Через десять с лишним лет я сам убедился в этом на съемках картины «Мой ласковый и нежный зверь», куда меня привез отец. Галина Беляева, игравшая главную роль Оли Скворцовой, должна была весело бегать по лесу, цепляясь руками за стволы деревьев. Лотяну пустился сам носиться меж берез, показывая, как должна кружиться от счастья девушка. Галя стала повторять, снимали дубль за дублем — что-то не получалось. Когда наконец она сделала как надо, ее ладони были все в крови.
Моего отца Лотяну с первого фильма тоже принялся «выбивать из колеи»: считал, что если не заставить его, образно говоря, карабкаться по кручам, он замкнется в своей немоте. Поэтому ставил сложнейшие задачи, требовал работать на пределе сил. Сказал папе, которому не давалась тяжелая походка персонажа, чтобы в свободное время привязывал к ногам гири и так ходил. «На ринге было легче», — говорил отец. Он на себе испытал, что значили слова Лотяну: «Кино — это адская, шахтерская работа». Правда иногда, если тот негодовал, папа обижался, переставал с ним разговаривать, пока Эмиль Владимирович не предлагал помириться. Но все размолвки отходили на второй план перед главным: никто так хорошо не знал, что делать с талантом Григориу, как этот «вулканический» режиссер.
