
В середине января 2006 года огласили решение прошедшего в Австрии суда, по которому наследники получали права на все спорные картины Климта. В стране началась форменная истерия. «Альтман, оставь нам нашу Адель!» — требовали пикетчики, улицы пестрели плакатами «Чао, Адель!».
«Если я сейчас умру, будет, конечно, эффектно. Но чертовски глупо, даже смешно. Надо взять себя в руки...» — глубоко вздохнув, пробормотала себе под нос миссис Альтман, стараясь унять колотящееся сердце. Два плотника в синей униформе откинули крышку квадратного ящика и осторожно достали картину, от которой исходило золотое мерцание. Все вокруг заглушил стрекот фотоаппаратов — событие-то явно не из рядовых: девяностолетняя жертва холокоста отсудила у Австрии ее национальное достояние!
Пожилая дама, слегка качнувшись, шагнула вперед, дотронулась до портрета и почувствовала на ощупь его шершавую поверхность. В ту же минуту гудящая толпа вокруг, репортеры, камеры, вспышки софитов — все-все растворилось и улетело прочь. А она сама, словно провалившись в какую-то бездну, перенеслась из США в Вену начала 1920-х годов, когда была не сухопарой старухой в огромных очках, а маленькой девочкой в молочно-белом муслиновом платье с атласным бантом в черных вьющихся волосах — Марией Блох-Бауэр.
— Не трогай картину, ты можешь повредить ее, — строгий голос матери заставил Марию отдернуть руку от сияющего полотна. Нет, никогда ей не стать такой же красавицей, как тетя Адель. И никто никогда не напишет с нее такого удивительного «золотого» портрета.
Малышка виновато потупилась, но все же задала вопрос, который давно мучил:
— А золото на картине настоящее?
— Ну конечно, глупышка! — рассмеялась мать. — Идем скорее, тетя и дядя ждут. Штрудель уже на столе!
Мгновенно забыв о портрете, Мария вприпрыжку поспешила за ней. Ох, как она любила субботний чай у дяди Фердинанда и тети Адель! И всю их огромную квартиру в доме 18 на улице Элизабетштрассе. Здесь было столько комнат, дверей и потайных уголков, что лучшего места для игры в прятки не придумать. А сколько красивых вещей: картины, вазы, часы, фарфоровые безделушки, резная мебель, портьеры с кистями, зеркала... И висящий в тетушкиной спальне сияющий, украшенный затейливым орнаментом портрет, который притягивал девочку как магнит.
В Вену ее отец Густав Блох с братом Фердинандом перебрались в самом конце 1890-х из Праги, где дед Марии владел сахарной фабрикой. После революции 1848 года и принятия новых законов евреи больше не считались в Австрии людьми второго сорта, так что местная иудейская община росла как на дрожжах, гостеприимно встречая соплеменников из Чехии, Румынии, России. И если дворцы в Старом городе по-прежнему принадлежали в основном немецким семействам, то в фешенебельных особняках за пределами снесенной императором Францем Иосифом I крепостной стены все чаще селились банкиры и промышленники иудеи, которые в прежние времена не смели покинуть гетто.