Он достигал высот актерства благодаря своей колоссальной природе, стихийному дару — и в то же время основательности в постижении того, что его интересовало. Мне запомнилось, как с неким режиссером отец уже начал готовить роль из классики, увлекся, но во время очередного разговора по телефону, выслушав его, возмутился: «Что ты несешь?! Пошел в жопу!» С папой халтурить не получалось, нужно было соответствовать его уровню. Несколько раз я ездил с ним на сборные концерты и видел: сидит иной актер, ждет своего выхода, болтает, а объявят его — бежит на сцену. Отец уже минут за пятнадцать стоял в кулисах сосредоточенный, его нельзя было трогать. Не воспринимал такие выступления как чес, относился к ним серьезно.
Если работа не шла, мучился. В «Идиоте» играл Рогожина и никак не мог ухватить роль. Кто-то посоветовал выпить граммов сто коньяку, чтобы расслабиться, папа совету внял — и «вскочил» в спектакль. Но это был единичный случай, так сказать, крайняя мера.
— Вы с братьями ведь продолжили семейную традицию?
— Сандро пошел по стопам своего отца и занялся режиссурой. Брат оказался очень талантлив, его «Сон в летнюю ночь» считаю одним из десяти лучших спектаклей, которые видел в жизни. Но драматизм был в том, что у него возник огромный комплекс: сын стремился соревноваться с отцом в искусстве. По-моему, эта борьба внутренне изматывала Сандро. Нет, они не конфликтовали, но... Маленький пример: в Московском театре имени Станиславского, где брат занимал пост главного режиссера, я смотрел его спектакль. После окончания устроили застолье, и Сандро вдруг говорит мне при всех: «Ну, ты понял? В БДТ такое сделают?» Я растерялся. Состояние постоянной внутренней неудовлетворенности подталкивало брата и к выпивке, и к метаниям: он бросил театр, семью, уехал за границу. Позже, правда, вернулся. Сандро не дожил до шестидесяти...
Мне в голову не приходило состязаться с Товстоноговым. Кстати, нас, сыновей, в детстве и юности никогда не привлекали к работе ни в театре, ни в кино. К искусству в доме относились как к тяжелому труду, который не для неокрепшего человека. Хотя и папа, и дядя видели во мне актерские задатки, проявлявшиеся в жизни. Постепенно я заинтересовался кино, пошел учиться в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии на курс, которым руководил мой дядя и где актерское мастерство преподавал отец. Затем поступил на Высшие режиссерские курсы к Иосифу Хейфицу, который как художник напоминал и Лебедева, и Товстоногова необычным взглядом на привычные вещи.
Познакомившись со сценарием моей первой картины, Георгий Александрович пришел в ужас:
