— Это мое...
— Как ваше? Вы что, не видите — у меня комплект? Кашне и шляпка.
Мама со смехом:
— Сними! Это женское!
Еле содрали. То ли и вправду посчитал, что это ансамбль, то ли разыграл нас.
Когда Георгий Александрович стал зарабатывать, удовлетворенно замечал: «Открываешь совсем другие возможности! И понимаешь, что конца им нет!» Покупал, точнее — мать выбирала, антикварную мебель, старинную посуду, живопись — они стоили в советские годы намного дешевле, чем сейчас. В конце восьмидесятых у дяди хранилось четыре тысячи долларов — смешная по нынешним, но серьезная по тогдашним временам сумма. Иметь валюту советским людям запрещалось, поэтому он, завернув доллары в бумагу и перевязав сверток веревочкой, подвешивал его за книжной полкой. В сберкассе у Товстоногова лежало сто с чем-то тысяч рублей, и когда начались реформы, все накопления сгорели.
Георгий Александрович удивительно постигал суть сложнейших вещей, а в простейших житейских вопросах был наивен как ребенок. Долгое время я даже думал, что он разыгрывает нас, — настолько с его колоссальным умом не сочеталась эта способность не замечать очевидного. Брат Ника выпивал, это драма нашей семьи. Помню, папа с мамой куда-то ушли, а к нам завалился мой друг. Накрыли стол. Дядя зовет к себе сына: узнал, что тот опять где-то надрался, и принялся кричать, что ему это надоело. Ника после отцовской взбучки возвращается, садится за стол. Присоединяется Товстоногов. Разговариваем, наливаем, в том числе и Нике. Он опрокидывает рюмку водки, а дядя, сидящий рядом и увлеченный беседой, ничего не замечает! С отцом бы такой номер не прошел: он все видел. И во все вникал.
Ника был одаренным, образованным, добрым, но с очень ранимой психикой. Мать им занималась едва ли не больше, чем мной и Сандро: проблемы в учебе, хулиганство... В старшем классе влюбился в учительницу, безумно переживал, тогда же начал выпивать — потихоньку шел купить «маленькую», мы с Сандро знали, но скрывали от родителей. На какие ухищрения потом только не пускался ради выпивки! Все мы впадали в отчаяние из-за его поступков. Бросил ленинградский университет и, не сказав ни слова, умчался в Киев, но, умница, поступил в университет там. Когда до нас дошли слухи, что брат не учится, а попросту опускается, дядя не пошевелился. А папа, коротко сообщив «У меня дела», срочно куда-то отбыл. Оказалось, спасать Нику: с помощью киевской милиции нашел его в заброшенном доме в компании бомжей. Привез невменяемого племянника в Ленинград и положил в больницу.
— Почему выручать Николая отправился не его отец, а ваш?
— Не вытащить Нику он не мог — любил и его, и Сандро как сыновей, а семья, близкие значили для отца много. У дяди же, по-моему, родственные связи стояли отнюдь не на первом месте. Ника совершал некрасивые поступки, к примеру одолжил денег у драматурга Александра Володина и не отдавал. Володин, придя к нам, пожаловался, дескать, Ника занял у него... Георгий Александрович воспринял это как катастрофу. Отдал, конечно, долг за сына, но так возмущался! Не имело значения, чужой или свой, когда врали, вели себя непорядочно. Товстоногов ценил тех, кто что-то из себя представляет, и людям, вызывавшим у него интерес, открывался, с ними готов был носиться. Достаточно сказать, что дарил другим режиссерам спектакли — или доделывал их собственные, или ставил целиком и отдавал. Но если сын поступал неподобающе... Потом они с Никой нормально общались, у нас никто долго не ходил обиженным, однако в критические моменты давали о себе знать разные подходы к жизни: дядина любовь к таланту и папина природа — мужик, за своих стоящий горой. Отец был крепким, в нем чувствовалась мощная жизненная сила. С ним даже лежать рядом было все равно что у печки — такой жар от него шел.
