Я же на этой репетиции впервые попробовала в полную силу сыграть финал. За несколько дней до этого Опорков сетовал, что финал получается каким-то размытым, без неожиданности, без поворота в конце, как нас учили на режиссуре. Последние слова в пьесе говорит Катя, прощаясь с Митей в больнице: «Ты, Митя, береги себя... По улицам ходи осторожно! И приходи ко мне почаще. Если ты не будешь приходить, я и в самом деле заболею...»
«Для повести — очень хорошо, для спектакля — слабовато, тем более в таком большом зале», — сказал Опорков. И стали думать. Он, я и Володин. Первой надумала я, поскольку уже все-таки «влезла в шкуру» своей героини.
Когда меня уводит от Мити к черной дыре санитарка, я должна постоянно оглядываться на него и тихонько повторять, как обещание не забывать: «Я скучаю по тебе, Митя... Я скучаю по тебе...» А когда Митя останется на авансцене, а меня уведут совсем вглубь, до самой черной двери, я должна вырваться от санитарки и через всю сцену ринуться к Мите с отчаянным криком о помощи: «Я скучаю по тебе!!!» И вцепиться в него обеими руками (пусть санитары меня отдирают)! Потому что эта встреча может оказаться последней! Потому что нельзя расставаться с любимыми!
Потом Володин вставил это в окончательную редакцию пьесы, и мой финал играли многие актрисы в разных театрах. Было обидно, но... нечего жадничать!
Я все никак не могу закончить рассказ о первой генеральной репетиции со зрителями. Мы все постарались, выложились уж как могли. Когда я рыдала в финале, вместе со мной, надрывая душу, рыдала Сенина труба, а потом все стихло, сцена опустела, и только желтый глаз светофора вспыхивал и гас, предупреждая об опасности. Потом погас и он.
В зале тишина. «Провал» — пронеслось у меня в голове. А потом взрыв аплодисментов. Не слишком долгий. Они не могли долго аплодировать, они все плакали.
Мы уже стали подзабывать, что в те печально известные времена обязательной была так называемая сдача спектакля для Управления культуры и разных других партийных чиновников. Они понимали в искусстве гораздо больше, чем драматурги, режиссеры, артисты. И зачем мы только учились? Нужно было, не тратя времени зря, вступить в партию, как они!
Что было на сдаче и кто на ней присутствовал — память отказалась это удержать. Помнится, что было после. Наша бесправная актерская братия сгрудилась в маленьком фойе в ожидании приговора. Ждали долго. Наконец вошел Геннадий Опорков. Он пытался улыбаться, это плохо получалось. Он сказал, что спектакль не пойдет: «Мелкотемье!» И еще какие-то глупости, которые всегда говорили эти люди. «Мелкотемье» — это привычное клеймо, они клеймили им Володина с самого начала его творческого пути. Но они так не думали! И в нашем спектакле пугало их другое. Спектакль проявлял ничтожность и абсурдность нашего бытия, в котором люди всего лишь колесики и винтики. Фантики! Фантиками легче управлять, им не нужна свобода. А в обществе фантиков — какая уж там может быть культура, тем более культура чувств!
