Захаров оставался очень закрытым человеком. Естественно, его безумно любила дочь Александра Марковна, а он любил ее. Но в свою семью он посторонних людей не пускал. У него сложились товарищеские отношения с актерами старшего поколения Юрием Осиповичем Колычевым, Владимиром Ивановичем Корецким, они были почти ровесниками, с великим и ужасным Леонидом Сергеевичем Броневым, но никто из них не был допущен в дом.
Естественно, главное в Марке Анатольевиче — его профессиональные качества. Тем более что в нашей профессии не очень понятно, где кончается профессиональное и начинается человеческое. Захаров был волшебником, у него мог заиграть не то что бездарный актер, у него могли заиграть табуретка, стол, стул, телефон, все что угодно. Помню, в институте была ситуация: Гончаров слег в больницу и попросил, чтобы Марк Анатольевич выпустил актерский экзамен. Захаров руководил на курсе режиссерской группой. Он пришел в институт и должен был просто формально посмотреть прогон, может, что-то слегка подправить. В аудитории уже сидели какие-то зрители. Он начал смотреть прогон и через пятнадцать минут сказал: «Стоп! Давайте сначала». Он останавливал каждый отрывок, делал замечания, задерживался на каждом слове. Мы разошлись в час ночи. Из самых бездарных этюдов и отрывков Захаров сделал конфетку, причем за один вечер. Это было настоящее волшебство.
Если ты попадал на одну волну с Марком Анатольевичем, актерскую, человеческую, по чувству юмора, по пониманию проблемы, которую он поднимает, по отношению к автору, которого он берет, репетиции с ним становились счастьем. Если ты его не понимал и боялся, это был ужас, кошмар, люди шли на них как на Голгофу, гильотину, каторгу.
Естественно, Захаров кого-то любил, а к некоторым актерам и актрисам относился так себе, понимал, что они — актеры популярные, но немного не в эстетике «Ленкома». Но если эти артисты нравились зрителям, на репетиции Захаров вместе с ними творил чудеса. Хотя после репетиции мог сказать очень нелицеприятные вещи. Мерило всему то, что он сделал — театр, он был не просто режиссером, он был по-настоящему главным. Он учил, как строить репертуарную политику театра. Он спрашивал: чем будем удивлять? Один его студент заявил:
— Хочу поставить «Чайку».
Марк Анатольевич сказал:
— Сейчас, в канун юбилея Чехова, эти «Чайки» будут стаями над Москвой летать. Я не знаю, что надо сделать, чтобы я пошел и посмотрел вашу «Чайку».
И кто-то произнес:
— Ну, а если скажут — «Ленком», «Чайка», режиссер Марк Захаров? Вы бы пошли?
Он так ухмыльнулся:
— Подумал бы.
А через некоторое время сам поставил «Чайку». Захаров как губка впитывал все хорошее.
Я поступил в институт в 1985 году и все последующие годы провел с Захаровым в театре вплоть до его ухода. Конечно, по каким-то взглядам, улыбкам, молчаливым похлопываниям по плечу понимал, что он относится ко мне по-доброму. Ощущал это как собака, которая долго живет со своим хозяином, ей необязательно командовать «фу», «фас», «ко мне», она точно знает, чего от нее хотят. И актеры, которые долго работали с Захаровым, прекрасно понимали, в каком он настроении, как к кому относится, чего хочет.
