Меня же мама родила через два года после Победы, когда ей было сорок три. Как бы назло врагам, убившим моего старшего брата. И назвали меня в честь него — Авангардом. Каждый раз, когда по радио звучала песня Александрова «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...», родители плакали. Особенно у отца были близкие слезы. Он плакал, даже когда рассказывал о хорошем. Например, о памятнике архитектуры, который мне показывал. «Вот здание в классическом стиле...» — дальше голос у него начинал дрожать, он замолкал. Я сейчас сам себя ловлю на этом: рассказываю о чем-нибудь хорошем — и тоже горло перехватывает. Наследственность.
Способность к переживанию — необходимый элемент актерской профессии. Поэтому Табаков наших студентов всегда гнал на похороны. Когда умирал какой-нибудь корифей МХАТа, Олег Павлович говорил: «Я отменяю занятия. Пойдите проводите. Это полезно для артистов». Не всякому дано — сопереживать. Многие черствы, холодны, железобетонны. А другие — раз! — и в слезы. Такие годятся в артисты. Помню, в «Современнике» служила Нина Дорошина, запомнившаяся зрителям по фильму «Любовь и голуби», — от природы блистательная актриса. У нее были близкие слезы — если мало-мальски что-то могло им соответствовать, ручьями заливалась просто.
Вот и мой папа имел склонность к драматическому искусству. После его смерти я нашел в шкафу его фотографию с товарищами из орловского драматического кружка. На обороте было написано: «Дорогой Коля! Ты один из наших лучших кружковцев. Мы все тебя поддерживаем в твоем стремлении поехать в Москву и учиться в театральном институте».
В столицу папа приехал вслед за мамой, с которой познакомился в самодеятельности в Орле. А она в Москве оказалась по семейным обстоятельствам. Ее брат, член ВКПб с 1916 года, получил в столице работу в партийных органах и выписал к себе всю орловскую семью.
