— Так одна встреча изменила судьбу целой семьи. Если бы Мейерхольд не дал вашему отцу тот счастливый билет, возможно, все сложилось бы иначе.
— Абсолютно точно. Потому что предпосылок не было. Папа родился в мещанской семье. Его родина — Таганка, московская, старообрядческая, со строгим укладом жизни. Старообрядцы не пили, не курили, соблюдали посты. Кино и театр были для них далекой планетой. Папа был третьим из четырех братьев. Бабушка очень рано овдовела, и всем мальчишкам государство дало образование. Отец окончил коммерческое училище, он очень красиво писал, поэтому-то его и определили в бухгалтерию ГУМа, где его каллиграфия была необходима.
— В Москве столько театров, а вас после окончания института приняли именно в Маяковку, первым худруком которой был Мейерхольд.
— Тоже судьба. Николай Охлопков в том году, когда я показывалась в театры, решил омолодить труппу и взял целую стайку молодежи, в том числе и моего Сашу.
— Когда вы увидели Александра Сергеевича, не возникло предчувствия, что он — это ваша судьба?
— Нет, у меня такого не случилось, потому что я была влюблена в другого человека. Правда мой несчастливый роман близился к закату. С Сашей все началось внезапно. Когда на репетиции «Иркутской истории» он сломал ногу, я стала его навещать, закрутился роман, и мы довольно быстро поженились. И когда мы с ним соединились, было понятно, что это на всю жизнь.
— У вас были предчувствия, когда вы предвидели свое будущее?
— Да, такие прозрения у меня случались нередко, несмотря на то что я блондинка светлокожая и ни на какую цыганку не похожа. Я предчувствовала что-то, буквально как собаки или кошки предчувствуют погоду или какие-то катаклизмы. Это же не специально, просто внутри что-то екает. Часто мне это не нравилось, потому что я ощущала плохое. Когда у нас с Сашей родился Шура, у меня как будто барометр появился по отношению к нему. Я заранее чувствовала, когда сын заболеет. Говорила Саше:
— Смотри-ка, давно он у нас не болел.
Саша на меня кричал:
— Не смей так говорить!
Но на следующий день сын заболевал.
Бывали самые разные предчувствия. Даже очень странные. Вот сейчас я живу на Тверской в квартире замечательного актера Максима Штрауха. В пору советской власти он снимался в роли Ленина и считался великим актером. Он учился еще у Мейерхольда и играл у него в театре. Был философом и очень образованным человеком, связанным со всем миром. Я его называла Екатерина Вторая, потому что он переписывался с Анри Барбюсом, как в свое время Екатерина с Вольтером и со всякими другими знаменитыми личностями. У Штрауха была роскошная библиотека, подписка на все журналы и газеты. Он знал меня с младенчества, так как снимался у моего папы в фильме «Доктор Айболит». Я тоже была на тех съемках, но совсем еще младенцем. И первые шаги сделала в Ялте на площадке буквально у Максима Максимовича на глазах. А когда через много-много лет была принята в труппу театра и стала репетировать Негину в «Талантах и поклонниках», мы соприкасались со Штраухом уже как коллеги. В этом спектакле он изумительно играл Нарокова и очень мне помогал при вводе. Дело в том, что я была уже не первой, а, наверное, пятой или шестой актрисой, которая получила эту роль. Я о ней мечтала, но Мария Кнебель, ставившая этот спектакль, на дух меня не переносила и не хотела, чтобы я играла. Решение о моем вводе принял главный режиссер Андрей Гончаров. Он назло ей настоял, чтобы именно мне роль досталась — любил делать все вопреки. Так и сказал: «Ах, вы ее не хотите? Значит, Немоляева будет играть!»
