И я примчалась в Москву. Дверь открыла одна из сиделок. Я бросилась к сестре. То, что увидела, выглядело настолько страшно, что не подбираются слова, а в горле стоит ком. Несвежая постель и майка на сестре, немытые волосы. Это у моей аккуратистки Элины! Я ее обняла, крепко прижала к себе. Затем стала осматривать руки и ноги, живот — действительно обнаружила синяки. И на лице тоже!
— Это потому, что она пытается встать и падает, — объяснила сиделка.
— А вы куда смотрите? Это же ваша работа — следить, чтобы Элина Авраамовна была в порядке.
В ответ молчание.
— А почему не помоете ее?
— Она не позволяет нам себя мыть!
Сестра молчала. Смотрела сквозь меня, не узнавая.
Подходит время обеда. Сиделка подает Элине кружку чая и бутерброд: кусок хлеба с колбасой. Поставила на табуретку рядом с кроватью. Сама уходит.
Спрашиваю вдогонку:
— Простите, а вы куда?
— А она, — кивает на сестру, — не любит, чтобы мы тут находились, когда она ест.
Со слезами наблюдаю, как сев на кровати, сестра ощупью ловит этот бутерброд по табуретке. А чашку с горячим чаем держит в подрагивающей руке, одно неловкое движение — и опрокинет на себя. С огромным ужасом обо всем этом сейчас вспоминаю.
Интересуюсь у сиделки:
— И что, у вас всегда так, в комплексный обед для Элины Авраамовны входит только чай с бутербродом?
В ответ звучит безапелляционное:
— А она так любит!
Вторая сиделка относилась к Элине точно так же.
— Кто эти бессердечные женщины?
— Какие-то старые знакомые Ксении, одна из них вроде бы ее родня. Очень грубая. Как мне позже сказали, до того, как попала в дом народной артистки, работала в колонии для несовершеннолетних правонарушителей или в каком-то подобном месте. С опытом — в моем присутствии поменяла сестре постельное белье, получилось вполне прытко. Вторая характером помягче, но какая-то нерасторопная. И обе они большую часть времени проводили не возле постели Элины, а в отведенной им комнате, занимаясь своими делами.
Сколько раз бывало — Элина зовет слабым голосом: «Подойдите, пожалуйста», — я в свои восемьдесят с лишним прибегаю на зов, а сиделка неторопливо и не сразу идет к ней, да еще и мне выговаривает: «Ну что вы соскочили, я бы сама все прекрасно сделала».
Или вот история с супом. Обнаруживаю на плите кастрюлю с супом из... концентрата. «Это Элине Авраамовне на три дня», — не моргнув глазом, сообщает мне сиделка и ставит эту мутную жижу в холодильник. Я решила попробовать, что за стряпня, съела несколько ложек. Через час скрутило живот, от боли чуть на стену не полезла. Не для желудка пожилого человека такое испытание!
Сварила привычную нашу гречку, самую простую, принесла сестре. Она, присев на кровати, принялась жадно есть. Потом я услышала от нее: «Знатная каша». Так всегда говорила наша мама, наварив каши: «Ох, и знатная!» Элина улыбнулась. Впервые за эти три дня я увидела ее почти прежней. Попыталась сама ее переворачивать, перестелить постель — не смогла, сил не хватило, сестра женщина габаритная, я поменьше. Но мы хотя бы общаться стали.
Я читала ей любимого Пушкина:
— «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...»
Она подхватывала:
— «Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты...»
