Кто-то из девчонок, выглянув из закутка, прошипел: «Тише! Он тут. У доски расписаний стоит».
Давясь от смеха, подружки вытолкали меня в коридор. Ничего другого не оставалось, как не спеша двинуться в направлении «героя-любовника». Пока шла, рассмотрела в подробностях: мешковатые брюки из матросского сукна, клетчатый пиджак, под ним — ярко-красный в белую крапинку «мухомористый» свитер, а на голове — налаченный кок.
Стою топчусь рядом. Когда пауза становится неприлично долгой, тычу пальцем в строчку со своей фамилией:
— Ухарова — это я. А вы Бурков?
— Да.
— Значит, в одном спектакле играть будем. Вы отца, а я дочку.
Он смотрит на меня сверху вниз и, смущенно улыбаясь, молчит. Небрежно, как и подобает опытной актрисе одного из ведущих театров, роняю:
— Пьеса, между нами, так себе. Автор какой-то малоизвестный в театральных кругах поляк. Конечно, мы попытаемся ее вытащить... А вы сейчас на улицу? Ну пойдемте.
Из театра выходим под дружный хохот девчонок. Наша пара и впрямь выглядит комично: размашисто шагающий длинный «денди» с коком и семенящая рядом пигалица (рост — полтора метра, вес — тридцать восемь килограммов), голову которой украшают два детских хвостика...
За сорок минут, что стоим на остановке, успеваем перейти на «ты» и обсудить репертуар половины московских театров. А когда мой автобус наконец прибывает, Георгий вдруг спрашивает: «А может, пойдем пешком? Погода хорошая, прогуляемся. Не возражаешь?»
Всю дорогу мы разговариваем. Точнее, говорит больше Жора — я слушаю. И не устаю поражаться: сколько же он знает, сколько всего прочитал! Еще часа два стоим у подъезда. К себе на «Бауманскую», где снимает комнату, Жора добирается только под утро. Пешком. Потом он признается: в тот день у него не было денег не то что на такси — даже на автобус.
В штат Буркова сразу не взяли, но положили «сумасшедший» гонорар — полтора рубля за спектакль. Впрочем, само предложение попробовать себя на столичной сцене, сделанное ему главным режиссером театра Львовым-Анохиным, было полной авантюрой. Вся труппа — актеры с солидной академической школой, и вдруг — самоучка, трижды провалившийся на экзаменах в ГИТИС и Школу-студию МХАТ. Члены приемных комиссий говорили одно и то же: «Молодой человек, вы, конечно, можете пытаться поступать еще, но просто жаль вашего времени... Советуем поискать себя в другой профессии».
