В дядю Лелю я влюбился с первой минуты — такой мощи в этом человеке была жизнелюбивая, залихватски веселая энергетика. Думаю, благодаря ей Алексея Степановича не сломали ни фронт, ни плен, ни лагерь. Незадолго до начала войны у них с женой родилась дочка Дуня, а в пятидесятые, после освобождения, на свет появились еще две — погодки Галя и Ириша.
В конце августа я вернулся домой и перешагнув порог, увидел дядю Колю — в кителе, при орденах. Оказалось, он приехал из Севастополя, чтобы повидаться с вышедшим на волю братом, а Дзержинск местом встречи выбрали потому, что здесь жила любимая обоими младшая сестренка Таня — Татьяна Степановна, моя мама.
На другой день утром она посылает меня и дядю Колю в лавку за керосином. Семья, в которой росла еще моя младшая сестренка Вера, давно переселилась из барака в добротный кирпичный дом с несколькими подъездами. Наш был сквозным, и я на полминуты тормознулся с игравшими в пристенок друзьями. Вылетаю мухой, чтобы догнать дядю Колю, и вижу дядю Лелю Черного с фанерным лагерным чемоданчиком, который возле первого подъезда спрашивает, где живут Хлевинские. Братья идут навстречу, вот они уже совсем рядом, но не узнают друг друга. Я со всех ног бросаюсь к Алексею Степановичу: «Дядя Леля, дядя Леля!» Они останавливаются в паре метров друг от друга, смотрят пристально и после долгой паузы на выдохе тихо произносят: «Коля» — «Леля», потом еще раз «Коля» — «Леля» — и сойдясь, застывают в объятиях. Я стою рядом и вижу, что оба плачут.
Когда в Школе-студии МХАТ давал студентам задание подготовить этюд на тему «Узнавание», всегда рассказывал эту историю и видел, как не только у девчонок, но и у парней на глаза наворачиваются слезы.
В детстве мы с сестренкой ни в чем не знали отказа. Среди всех приятелей у нас первых появился современный проигрыватель для пластинок и катушечный магнитофон. Возможно, из-за глухоты папе с мамой очень хотелось, чтобы я и Вера слушали хорошую музыку.
Впрочем, со мной они пошли еще дальше, купив скрипку. Полгода я, устроившись на подоконнике, терзал смычком струны, а потом кто-то из моих многочисленных друзей нечаянно сел на хрупкий инструмент и раздавил его в лепешку. Второй раз рисковать не стали и купили аккордеон, который я худо-бедно освоил, проходив в музыкальную школу несколько лет. Но так ее и не окончил, потому что увлекся более мужскими делами в школе юных моряков при ДОСААФ: учился грести на веслах, вязать узлы, плавать в матросской робе, семафорить. В восьмом классе к списку увлечений прибавился драмкружок в Доме пионеров, куда меня затащили девчонки. Постоянно был чем-то занят и понятия не имел, что значит томиться от скуки.
