Несколько дней провел в ожидании, что авторы «Королевской рати» сделают мне ручкой. Если для них внешнее сходство так важно, значит, будут искать актера, близкого Жженову по типажу. Переживал напрасно: меня оставили — и я дважды побывал у Георгия Степановича в киношных сыновьях.
В «Королевской рати» есть эпизод, где моего героя, бегущего с мячом, сбивают с ног противники, наваливаются сверху — и ломают ему позвоночник. Участников матча, съемки которого проходили на старом стадионе «Локомотив», играли чемпионы СССР по регби — ребята из московского клуба «Фили». К работе в кино парни отнеслись с большим энтузиазмом и впечатали меня в поле так, что затрещали ребра, от боли чуть не потерял сознание. Так что перекошенное от ужаса лицо Тома Старка, взятое оператором крупным планом, — это не игра. Мне было по-настоящему страшно и невыносимо больно. От второго дубля отказался категорически, как ни просили.
Но был в моей биографии фильм, где не очень приятный трюк послушно исполнил семнадцать раз. В картине о Есенине «Пой песню, поэт...» Сергей Урусевский был и режиссером, и оператором, и соавтором сценария. О его перфекционизме в киношном мире знали все. Урусевский мог полдня ждать особого облака или определенного направления ряби на речной воде. И дублей всегда делал немерено.
Роль Есенина играл Сергей Никоненко, а мы с только что окончившей школу Леночкой Кореневой изображали влюбленную пару. Съемки проходили в Мещерах, под Рязанью. Первый эпизод с нашим участием снимали в августе. Я паромщик, перевожу на другой берег козочек, барашков, а Лена, не сводя с меня нежного взгляда, болтает ножками в воде.
Съемки второго эпизода пришлись уже на осень. 1914 год, начало Первой мировой. Я снова на плоту, но уже в солдатской шинели — перевожу раненых. Рядом с переправой взрываются снаряды, осколок одного из них попадает мне в грудь, и я падаю в холодную воду. Перед началом съемок костюмеры разложили на берегу полтора десятка комплектов воинского обмундирования: шинели, брюки, сапоги. Все это для меня, чтобы после дубля переоделся в сухое. Взрыв, падаю в воду. Мне помогают выбраться на берег и переодеться, поправляют грим, дают пятьдесят граммов водки, чтобы не простыл, — и снова на плот. Урусевский бракует дубль за дублем: то взрыв недостаточно мощный, то брызги от него полетели не в ту сторону.
И вот дубль номер семнадцать, к которому я уже так напятидесятиграммился, что море по колено. Стою на пароме в последнем сухом комплекте и кричу Урусевскому: «Ну что, мне падать или нет?» И не дождавшись ответа, со словами «Где наша не пропадала!» картинно рушусь в ледяную воду.
Ни перед одним, даже очень сложным трюком и самым ответственным ключевым эпизодом я так не волновался, как перед первой любовной сценой: в фильме «Конец Любавиных» мне предстояло поцеловать Марианну Вертинскую. Но ничего, справился.
