Сережа, конечно, уже не с нами. Когда я с ним разговариваю в монастыре, он не молчит, отвечает на любые вопросы, но не инициирует беседу. В монастырях не поощряют пустословие, я его называю «общением по горизонтали». Считается, что люди должны общаться через «вертикаль» — через Бога. Если собеседники обращены к Богу, они вместе. Должен признаться: иной раз когда беседую с сыном, возникает ощущение, что я на исповеди. В чем-то он по-прежнему мой ребенок, а в чем-то — мудрее меня и глубже.
Вообще, грех жаловаться на судьбу и быть неблагодарным Господу. В молодости я чувствовал себя незащищенным, но он всегда хранил, посылал светлых людей. Когда-то очень хотел попасть к Эфросу в Театр Ленинского комсомола. И он меня взял с ходу, после показа. Я не знаю, какие религиозные воззрения были у Анатолия Васильевича, но творчество — очень позитивное. И я был под его своеобразной защитой.
Потом в Театре Советской армии опять имел дело с очень светлым человеком, относившимся ко мне необыкновенно благосклонно, — Андреем Алексеевичем Поповым. Он был просто святым — не в религиозном смысле, а применительно к театру. Мы с ним партнерствовали, я играл первую главную роль, Попов — вторую, хотя мне было всего двадцать два года и в театре я был совершенно неопытным человеком, а он настоящим корифеем и главным режиссером.
Попов надеялся, что я останусь в ЦТСА. Как-то подошел в коридоре: «Ты скажи, останешься у нас после службы? А то мы пьесу хотим на тебя еще одну взять». Но я решил покинуть театр. Зашел к нему в гримерку:
— Андрей Алексеевич, вы, наверное, слышали, что я ухожу?
— Да, слышал. А почему?
— Вы режиссурой не занимаетесь, а с Леонидом Ефимовичем Хейфецом, вашим заместителем, мы как-то творчески разошлись.
— Ясно. — Я повернулся к двери и услышал в спину: — Дурак, я тебя люблю!
Потом мы общались, когда снимались у Никиты в «Обломове». Однажды ехали вместе в СВ из Киева, много разговаривали.
В Театр Моссовета меня пригласил директор Лев Федорович Лосев, который пришел туда в том же 1969 году из Театра Гоголя. Он был из артистов, человек творческий. Мне сразу дали дебют, я его сыграл и стал одним из фаворитов Ирины Сергеевны Анисимовой-Вульф — второго человека в театре после Юрия Завадского, его правой руки. На первом месте у нее был Гена Бортников, на втором — Вадим Бероев, а на третьем — я.
Тогда своего везения не понимал. Так сложилось, что судьба сразу кооптировала в ведущие артисты театра и кино. Я не знал, что такое постепенное восхождение, и все принимал как должное. Предлагали работу — брал и делал с удовольствием. Не приходило в голову, что можно сидеть годами без ролей, в ожидании.
Потом, когда Ирина Сергеевна умерла и меня стали «покусывать», я осознал, что все это время был под невольной защитой ее любви. Была ли она верующей — не знаю. Юрий Александрович Завадский всю жизнь искал Бога. Еще в советское время выпустил знаменитый спектакль «Петербургские сновидения», в финале которого на сцене появлялся огромный крест. Тогда это было очень смело. Завадский ко мне тоже относился очень благосклонно.
