А надо было кормить жену, снимать комнату на Преображенке, откуда нас вскоре поперла хозяйка, которая сразу жильцов невзлюбила: «Поздно приходят, еще и моются каждый день!» Но просто расстаться она не могла и придумала способ пооригинальнее. Моя жена Козельская решила, что для пущей красоты на стене в нашей комнате должно висеть какое-нибудь оружие. У меня имелась подаренная сестрой сабля из Афгана и очень хороший муляж пистолета из театра. В результате хозяйка сообщила в милицию, что у нас хранится боевое оружие. Менты акт составили, сказали мне: «Мы твою саблю сжигаем, ты не против?» — и отпустили. Наверняка у кого-то из полковников теперь на стене висит моя сабля. Тогда Козельская поменяла свою питерскую квартиру на «однушку» в Переделкино, где мы и поселились.
А потом я и вовсе лишился заработка, потому что попал в загадочный театр Клима (режиссера Владимира Клименко) — понравился ему в спектакле «Безотцовщина». Просто так к Климу попасть было невозможно. Я знал, что среди актеров — Костя Лавроненко, Виталик Хаев, но они считались уже «старшими». А я попал в группу новичков. Клим использовал оригинальные методы — мы все занимались медитацией, но в подвале водились блохи, которые кусали в мягкое место и мешали просветлению. Репетировали по двенадцать-четырнадцать часов, путали день и ночь, не выходя из подвала.
Это делалось специально, чтобы дезориентировать актеров и они перестали думать о чем-либо, кроме ролей. Как-то мне не давалась сцена из «Укрощения строптивой». Клим сказал: «Раздевайся!» Я снял всю одежду, стал читать — и сдвинулся с мертвой точки. Со старшими он этого не делал, только с нами, но я стал играть хорошо и больше не обнажался. Козельская тоже просилась в театр Клима, но я ее по этой причине не пускал: будет еще там голой ходить! Хотя понимаю, что это просто часть нашей профессии. Например в первом сезоне «Ольги» Юрген должен был в ванне пьяным валяться. Полагались трусы телесного цвета, но мне покаянно сообщили:
— Трусы купили белые, не заблеришь — будут сверкать!
— Ну и чо? — говорю.
Разделся и лег в ванну. Тоже мне, проблема!
У Клима мы почти не зарабатывали: режиссер нас подкармливал, давая по десять-пятнадцать долларов на руки, когда мог. Ушел я после того, как он показал нам такой перформанс. Обычно на репетициях Клим делал долгие паузы, а потом начинал объяснять образно. В тот раз взял красивую рюмку: «Вот это мой спектакль. — Поставил. Потом поднял пластиковую полторашку с водой — мятую, без этикетки. — А это вы. — Уже неприятно! — Мне для спектакля надо столько, — наклоняет бутыль, рюмка переливается, рядом остается лужа. — А все остальное можете выкинуть!» — и бросает бутылку через плечо. Может, на кого-то это не произвело такого убийственного впечатления, но эта бутылка будто попала в меня! Когда ты днями и ночами сидишь в этом подвале, где даже блохи сытее, чем люди искусства, а потом тебя вот так выкидывают через плечо... Я психанул, ушел от Клима и вообще из профессии!
