Помню, в 1993-м провожаю его в очередной раз. Сидим на кухне, и я никак не могу высказать все, что переполняет. Дошла уже до того, что впервые в чувствах говорю: давай, мол, разводиться, не могу больше так. Вот и Нина Константиновна звонила: «Когда же он задумается о семье? Наташа, да брось ты его!» Но с другой стороны, если б не любил, давно бы другую нашел. В Москве так много одиноких женщин. Значит, никто ему не был нужен. Повторяю все это про себя, а он: «Прости меня, прости» — и слезы, и эти его конопушки, и пронзительно-синие глаза...
Конечно, когда доходили очередные слухи о том, что у Андрея отношения с какой-либо актрисой, во мне снова вспыхивала ревность. Но прежде чем устроить мужу сцену, я старалась эту информацию проверить, и всегда она оказывалась выдумкой. А какая умная жена станет скандалить из-за сплетен? Я же понимала, что муж — известный актер, и разговоры о нем воспринимала как неизбежность, как дождь или снег.
Предвосхищая возможные вопросы, он всегда все рассказывал в письмах. И все время просил мою маму: «Тамарочка Анатольевна, ну еще полгодика подождите, уже скоро я всех заберу в Москву». И меня успокаивал: «Ты только не переживай, все будет нормально, поверь!» Я понимала, что и он страдает.
В конце 1994 года прилетала к Андрею в последний раз. Он провожал меня в аэропорту. Когда шла на досмотр, вдруг взял за плечи, глаза опять на мокром месте: «Передай Машке, что я ее очень люблю. А как тебя люблю, ты и сама знаешь». Ничего не сказала в ответ, повернулась и направилась к выходу. А он тогда опять сорвался, запил на старый Новый год. Мне позвонили и рассказали.
Между новосибирским и московским временем четыре часа разницы, и я, бывало, до пяти утра не сплю, пока не дозвонюсь до него. А если он крепко набирался, то к телефону не подходил и предупреждал в общежитии: «Наташка будет звонить — меня нет, на съемках». Иногда я мужа не узнавала. Андрей стал жестким — не со мной, с другими. Многое его начало раздражать: что свет не выключают, что не смывают в туалете. Все эти мелочи выводили его из себя. Он вымотался. Романтик в нем умер. Я часто спрашивала «Андрюша, что с тобой?» — хотя по большому счету понимала: он сломался.
