Провозгласили первый тост, прокричали пару раз «Горько!». И тут Равик, отвернувшись от меня, стал ворковать со своей соседкой: «Норенька, Норенька!» И нежно приложился губами к ее ручке. Ну как можно в день свадьбы целовать руку посторонней женщине в присутствии новоиспеченной жены?! Это предательство! Сам же рассказывал, как за этой Норенькой когда-то ухлестывал. У меня полились слезы, я кинулась в ванную и заперлась. Друзья стучались, пытались успокоить. Равик под дверью просил прощения. Но я рыдала все горше: «Любви на свете не существует. Как же я в нем ошиблась!»
Праздник был испорчен. Гости стали постепенно расходиться. Только утром с опухшими глазами вышла из своего убежища. Алиса уже ушла на репетицию. Муженек похрапывал в одной из комнат. Я устроилась на диванчике в гостиной и только задремала, как раздался резкий телефонный звонок. «Володя Высоцкий умер!» — тихо сказал Кирилл Ласкари.
И вдруг как молнией пронзила мысль: «А не поэтому ли я так горько и долго рыдала?» Позже узнала, что Высоцкий всю ту ночь умирал в своей квартире на Малой Грузинской. Вспомнила, как герой Володи, арап Петра Великого, говорил мне в фильме: «Светик мой, радость, никому тебя не отдам до самой моей смерти». Мистика какая-то...
С Равиком мы, конечно, помирились. Как иначе?
На свадьбу нам подарили две коричневые козьи шкуры в качестве накидок для кресел. На мездре все гости оставили свои автографы. Они были красивые, но страшно вонючие. Друзья клялись, что запах выветрится через день, просто это свежие шкуры алтайской козы. А на самом деле это был козел. Запах был очень стойким. Что только мы с ними не делали: держали всю зиму на балконе, поливали дезодорантами — ничего не помогало. Промучились пять лет и выбросили.
Жить с ним было уютно. Он учил меня обходиться без долгов, делать загашник. Мы вместе клеили обои, выбирали мебель. Благодаря ему начала разбираться в политике, с увлечением смотрела футбол. А его я посадила за руль. Но притирались друг к другу долго. Я по-прежнему очень ревновала и устраивала грандиозные скандалы. Он отвечал мне с неменьшим темпераментом. Однажды брат послушал наши вопли и сказал: «Как это хорошо! Вот мы с женой всю жизнь шепотом разговаривали. И что? Разошлись в один день, словно чужие люди».
В девяностые всем пришлось туго. Публика перестала ходить в театр. Жить было не на что, и я по-настоящему испугалась. Однажды надвинула на глаза шапочку, надела темные очки и поехала возить пассажиров по питерским улицам. Разрешения у Равика не спросила, знала: все равно запретит. Вернулась и кинула на стол деньги.
— Откуда?
— Бомбила на машине.
— Что?! Как ты жива осталась?
— Ничего. Зато на это можно спокойно протянуть неделю.
Когда зашла речь о ребенке, Толя был категорически против, ему хотелось пожить для себя:
— А как же театр? Получается, я уеду на гастроли без тебя? Значит, нам придется расставаться?
Я его успокаивала:
— Не волнуйся, я все рассчитала. Гастроли в июне. Если рожу в декабре, то к тому времени ребенку будет полгода, можно спокойно ехать с ним.
