Мне приходится читать в интервью «друзей» сестры и Вячеслава Тихонова, что Нонну привлекала красивая разгульная жизнь, из-за чего она и рассталась с мужем. Неправда! Нонна была увлекающейся натурой, но это не было похотью, это была жажда встречи родного по духу человека. И труженицей была — дай бог каждому.
Однажды я ехала на поезде из Москвы в родной Ейск. Раздавая билеты, проводница обратила внимание на мою фамилию:
— Ой, а вы не родственница Нонны Мордюковой?
— Сестра.
— Увидеть бы ее хоть раз!
— Зачем вам это? Узнать, за кем она замужем или сколько получает?
— Ну почему вы так...
— Да ведь об этом чаще всего спрашивают.
— Нет, я хотела бы просто посидеть вместе с ней и помолчать.
А дальше нет бы продолжить раздачу билетов пассажирам — уселась рядом и не уходит, хотя поезд уже тормозит перед вокзалом. Пусть рядом и не сама Мордюкова, но все-таки ее родная сестра!..
Нонна была старшей в семье, следом за ней родился Гена, потом Наташа, Люда, я и самый младший Вася. Когда я появилась на свет, родители развелись, так что у Васи другой отец и другая фамилия. Правда, это никогда не мешало всем нам оставаться близкими и родными людьми. Васин отец — летчик — приезжал к нам лишь однажды, когда брату исполнилось два года. Привез гостинцы, посмотрел на сына, и больше мы его не видели.
А наш родной отец встретил женщину с двумя детьми, они родили еще двоих, но почему-то он долго не женился на ней. Лишь через много лет Гена приехал в станицу Попутная его навестить и случайно услышал, как тех детей называют на улице Чесноками — они были по матери Чесноковы. Брат пристыдил отца: «Ты все еще не женился? И тебе не совестно?! Срочно иди расписываться и дай ребятам свою фамилию». И тот послушался. Позже Нонна помогала отцу деньгами, когда он не смог работать после тяжелой операции.
Развод родителей для нас не стал трагедией. Было не до сантиментов. Тут бы выжить как-нибудь! Я родилась в декабре 1941-го, шла война, потом началась оккупация. Мама — член партии, известная в городе личность — вынуждена была скрываться, и мы перебрались из Ейска в станицу под Армавиром. Наша изба стояла на опушке леса, мама с Нонной поддерживали связь с партизанами. Однажды, когда трое из них были в нашем доме, к воротам подъехали на конях оккупанты-румыны, сопровождаемые полицаем. Партизаны спрятались в горе семечек в амбаре. Полицай спросил Нонну, которая подметала двор:
— Кто дома?
— Мама с детьми, заходите, если надо.
Произнесла она это настолько спокойно, что обыскивать дом и амбар незваные гости не стали. Такая вот выдержка!
В раннем детстве я перенесла менингоэнцефалит с тяжелейшими осложнениями. Стала инвалидом, в четыре года сделали первую ортопедическую операцию, потом — еще две. С положением немощной не мирилась, тянулась за сверстниками: и в казаки-разбойники играла, и по деревьям лазала.
Наша мама была женщиной сильной. В двенадцать лет осталась сиротой, воспитывалась в семье священника, куда попала после гибели родителей, он, можно сказать, ее спас. Мама пела на клиросе, могла любую мелодию разложить на три голоса, а в двадцатые годы, выражаясь словами Есенина, задрав штаны, побежала за комсомолом. Была активисткой, за искренний энтузиазм ее послали на высшие агрономические курсы.
