Все вместе.
— Нет, лучше ты сходи к Рите.
— Я? К ней? А почему не она ко мне? Что за ерунда?
В Москве устроили разбирательство с участием Литягина. Я сказала, что такого отношения к себе терпеть не буду. Он спросил:
— Ты что, и меня могла бы ударить?
— Если бы ты меня так же оскорбил, то да.
— А если бы я дал сдачи?
— Ну и что? Это не главное. Унижение спускать нельзя. Я бы никогда не позволила себе послать Риту, назвать ее уродиной. И вообще — если бы я пила и была такой страшной, вы, наверное, не позвали бы меня в коллектив.
— Нет, так нельзя.
Так мы дойдем до смертоубийства. Ты должна помириться с Ритой.
Прессовали меня долго, и я сдалась:
— Ладно, забудем эту историю. Надеюсь, больше такого не повторится.
Во избежание скандалов начальство решило нас развести, чтобы за пределами площадки мы с Суханкиной вообще не встречались. Гримерки у нас давно уже были разные. В самолете сажали как можно дальше друг от друга. И все бы ничего, но только мы не знали, в чем партнерша выйдет на сцену, потому что не общались. Суханкину это не смущало, а я приезжала на концерт и просила кого-нибудь: «Иди глянь, в чем она?», чтобы понимать хотя бы приблизительно, что надеть.
Ну, например, если Рита в белом, то и мне лучше выйти в белом, а не в черном.
Она выбирала наряд в самый последний момент. Но блестки обязательно присутствовали. Однажды я подумала: «Ладно. Хочешь по блесткам пройтись? Я тоже буду блестеть». Бывший бойфренд, ныне работающий в Лас-Вегасе, как раз прислал мне роскошное концертное платье, розовое в блестках. Очень открытое. Я его доработала, вставила где надо прозрачную ткань и надела. Суханкина, увидев меня, кажется, чуть не задохнулась — настолько это было красиво. Не мешок со стразами, а настоящая дизайнерская вещь.
Такие шалости хоть как-то примиряли с положением артистки второго сорта. Бунтовать уже не пыталась, плыла по течению, надеясь, что оно само меня куда-нибудь вынесет.
В «Мираже» продержалась до конца декабря — не могла подвести коллектив. Мы, работники шоу-бизнеса, как солдаты — готовы многое терпеть.
И вот приезжаем в один пафосный московский клуб на новогодний корпоратив. Народ уже весь пьяный.
Я была за рулем и, что бы там ни говорили впоследствии, не выпивала. Но в меня в тот вечер словно бес вселился. Наверное, терпению пришел конец. Я пела как хотела и свои, и Ритины куски, и она, конечно, напряглась. И вот идет песня «Наступает ночь». А там есть такой момент, когда мы должны повернуться друг к другу и сделать одинаковые движения. Я смотрю на Суханкину и вдруг вижу перекошенное, злое лицо. Ее так трясет, что мне становится не по себе.
Через пару минут все по вторяется, я понимаю: надо что-то делать, как-то разрядить обстановку.
И у меня сама собой, помимо моей воли, поднимается левая рука. Я сбиваю с Суханкиной сверкающую стразами шляпу, и она говорит прямо в микрофон: «Ты чего, дура, что ли?!» Теперь на лице ее нет злости, только досада и растерянность, а я с облегчением выдыхаю. Наверное, это был не самый удачный способ разрулить ситуацию, но в состоянии паники трудно контролировать свои поступки.
Концерт мы кое-как довели до конца. А музыканты потом сказали Лаврову: «Разина была озверевшая. Если бы не мы, она бы убила Риту». Привыкли «стучать». Ко мне в гримерку все время кто-нибудь заходил: «Привет, Светуля, у тебя все нормально?» И шарил глазами в поисках какого-нибудь компромата.
На следующий день все было кончено.
