Потому что сначала мне выпало стать невольным зрителем скрытого адского труда, буквально до седьмого пота и слез, и только потом — прекрасного парения очаровательных балерин в невесомом танце на сцене. Все женщины, которых я впоследствии любил, — танцовщицы. Изменил им лишь однажды — с первой женой, она не была балериной.
Еще моя мама здорово рисовала. Уйдя из балета, она стала работать художником по росписи тканей в театре и научила меня всему, что умела сама. Вот и пригодилось. Я прилично зарабатывал, пополняя бюджет семьи, и был очень горд этим.
Была еще проблемка, выраставшая до размеров неразрешимой из малюсенькой отколовшейся частички гипса — он же рассыхался.
Эта крошечная зараза внутри шевелилась, нога начинала чесаться — а почесать-то невозможно! Э-э-то не передать словами, что за пытка, умом можно было тронуться! Ведь нестерпимый зуд продолжался не минуту-две, а месяц-другой! Единственный выход — отвлечься от своих ощущений: вот не думать о себе и все. Учась этому, мужаешь, вырабатываешь волю.
Уверен, только поэтому, будучи запойным алкоголиком, смог перестать пить — совсем и без всяких медицинских подпорок, и бросить курить. А я курил по три пачки в день в течение тридцати лет, даже имел разрешение Госкино курить в павильоне. И то и другое прекратил из-за мамы. Она была курильщиком с полувековым стажем, когда я сказал ей: — Мама, твоя жизнь на волоске, но врачи говорят, если не будешь курить, будешь жить.
Она мне в ответ:
— Бросай — и я брошу.
Тут же раздавил прикуренную сигарету:
— Я бросил!
Мама, железный человек, тоже раздавила:
— И я бросила!
Вот с тех пор, мне было сорок, не курю, и она никогда больше не притронулась к сигарете.
И прожила еще четырнадцать лет. Пить тоже бросил ради мамы, но после ее смерти «развязал» и снова бросил — об этом позже.
Если бы не слег, cтал бы, наверное, спортсменом — футболистом или мотогонщиком, очень уж я был подвижен, активен и скор. Но Боженька упаковал меня в гипс — видно, судьба была работать мальчику не ногами. И я читал, размышлял, рисовал. Родители приучали меня относиться к себе как к здоровому, культивируя убеждение, что я такой же, как все. В результате я никогда не был здоров, всю оставшуюся жизнь хромал, ходил с палочкой, периодически меняя ее на костыли, но всегда вел себя, нет — жил! — как здоровый.
Когда через год лежания мне разрешили встать с постели — о! это был праздник! — еще год я проходил загипсованный от подмышек до пяток. Мама научила меня штопать и штуковать — это способ имитации ткачества, полностью восстанавливающий плетение нитей.
