Но отец влюбился до потери пульса в великую русскую балерину Карсавину и стал завсегдатаем театра, где она танцевала. Там он познакомился с Собиновым, и тот пригласил его к себе ассистентом. Папа бросил институт и стал работать с Собиновым. Так что по-человечески вполне объяснимо, что дед этим воспользовался и выгнал восемнадцатилетнего сына из дома, обвинив его в позорящей род связи с «актеркой»!
Собинов сказал: «Я вас сам воспитаю». Окончив Киевскую театральную академию, папа работал в оперном театре Киева, потом режиссером-постановщиком в Харькове, Житомире, Одессе, Перми. Все эти скачки по России были продиктованы попыткой избежать чекистских репрессий, конечным пунктом «игры в пятнашки» с властью Советов оказался Ташкент.
Там он стал главным режиссером и художественным руководителем русского Театра оперы и балета имени Свердлова и создал с нуля Узбекский театр оперы и балета имени Алишера Навои, преподавал в консерватории. Борис Покровский называл его своим учителем, Иван Козловский, тоже ученик отца, посвятил ему несколько страниц в книге воспоминаний «Музыка — радость и боль моя».
Но до Ташкента папа успел поработать ассистентом у Иосифа Лапицкого — такого Станиславского оперной сцены в Большом театре, где у него произошли две «страшно забавные» встречи со Сталиным. Первая случилась сразу после смерти Ленина, то есть в 1924 году. Готовили к постановке «Юлия Цезаря», и театр посетила группа партийных товарищей во главе с Иосифом Виссарионовичем. Лапицкий был за границей, вызвали на ковер папу.
Он принес макет будущего спектакля и с энтузиазмом начинающего режиссера начал было рассказывать, но усатый товарищ, резко прервав, констатировал:
— Несвоевременная постановка.
Отец ему в ответ:
— Вы ошибаетесь, товарищ Буденный.
— Я не Буденный и никогда не ошибаюсь, — произнес «товарищ Буденный».
— Нет, вы ошибаетесь, — разгорячился папа и продолжал лезть на рожон, — товарищ Лапицкий считает совсем иначе...
— Несвоевременная постановка, — прервал дискуссию Сталин.
Так папа познакомился с вождем народов, преступно и недальновидно перепутав его усы с буденновскими. На следующий день его выгнали из театра, спектакль закрыли. И хотя реакция вождя оказалась чрезвычайно мягкой, отец дал деру в Ташкент.
А через тринадцать лет, в 1937 году, когда в Москве должна была состояться первая Декада искусства Узбекистана, папу уже объявили в Ташкенте врагом народа. Но так как в столицу должны были везти, главным образом, его постановку, оперу «Фархад и Ширин», арест отложили. На репетиции отца водили с вооруженным конвоем, чекисты постоянно находились у нас в доме, и мама по ночам обыгрывала их в преферанс, пополняя семейный бюджет.
В Москву труппа уехала без главного режиссера! Отец с его бунтарской натурой не мог с этим смириться, умудрился сбежать из-под стражи и втихаря явился в Большой на премьеру.
Сталин приехал с опозданием.
Постановка произвела на него впечатление, и он заявил, что хочет посмотреть пропущенный им первый акт. Со сцены объявили: «Товарищи, Иосиф Виссарионович просит бисировать первый акт, желающие могут остаться». Зал загрохотал аплодисментами, и конечно, никто не шевельнулся, пока час восстанавливали декорации. В этот момент папе шепнули, что Сталин выразил желание видеть режиссера, но председатель Совнаркома Узбекистана Файзула Ходжаев поспешил сказать, что постановщик остался в Ташкенте из-за болезни. Примечательно, что именно Ходжаев поставил на отце клеймо «враг народа», с которым позже сам был расстрелян.
Папа подбежал к оркестровой яме, поднял руку и крикнул сидевшему в ложе вождю народов:
— Товарищ Сталин, вам наврали, я здесь!
Вождь сделал знак рукой, отца привели в ложу. Сталин спросил:
— Вы коммунист?
— Нет.
— Мне очень нравится ваш спектакль, у вас правильный марксистский подход. Расскажите о себе.
Папа что-то говорил, тот внимательно слушал. Потом усмехнулся в усы:
— С Буденным меня больше не спутаете?
